Какой язык признать единым для всего мира. Существовал ли единый язык человечества? Язык будущего – пиктограммы

Бекасов Иван

РАМ им. Гнесиных

1. Введение

Интерлингвисты Запада, например, Леон Боллак , Э. Л. Торндайк и др. предназначают язык, который они называют то вспомогательным международным (интернациональным), то мировым, то общим, всеобщим (универсальным), прежде всего для дельцов и туристов : корреспондировать со всем миром и таким образом получать новости без посредства переводчика и циркулировать по всему миру и понимать всех без необходимости в переводчике .

Корни идеи единого международного средства общения , как и почти всех идей в науке, уходят в античную древность. Греческий философ Платон , живший более 23 веков назад, говорил, что боги облагодетельствовали бы человечество, даровав ему общий язык. Но долго ли человечеству жить в такой надежде? Не может ли человек сам изобрести понятный всем язык, поначалу хотя бы письменный?

Ренэ Декарт (1596-1650) подтверждал принципиальную возможность создания разумного языка, в котором нуждаются все люди: Я считаю, что такой язык возможен... Но не надейтесь когда-либо узреть его, это предполагает великие перемены в порядке вещей, и надо, чтобы весь мир стал раем...

Проблема языка всемирной цивилизации отражена в работах таких великих деятелей, как Ян А. Коменский , Исаак Ньютон , Вольтер , Шарль Луи Монтескье , Дм. И. Менделеев и др.

Во второй половине XIX в . идея создания всеобщего языка начала завоевывать умы известных филологов и лингвистов. Первым из авторитетных представителей филологии, кто публично признал эту идею был Макс Мюллер (1823-1900) - виднейший английский филолог: Изобретение искусственного языка не заключает в себе ничего невозможного для людей, привыкших говорить на естественном языке... Такой искусственный язык может быть гораздо правильнее, чем любой из естественных языков человечества .

Активным участником общественного движения за международный язык был один из крупнейших лингвистов России и Польши - Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ (1845-1929): Если не человек существует для языка, а язык для человека, если человек имеет не только право, но и обязанность совершенствовать все свои орудия, то очевидно, что этому совершенствованию должно подлежать и столь важное и неизбежное орудие, каким является именно язык .

Вопрос об официальном международном-межгосударственном языке рассматривался в Лиге наций в 1922 г. Секретариат Лиги подготовил и III Ассамблея Лиги одобрила резолюцию под названием "Эсперанто как международный вспомогательный язык ". С 1924 г. (Гаага) происходят международные конгрессы лингвистов. Проблема вспомогательного международного языка была поднята на II таком конгрессе (Женева, 1931) .

Поддержал идею искусственного международного языка и А. М. Пешковский : Что касается искусственного языка как языка вспомогательного, я полагаю, что принятие какого-нибудь языка этого рода всем человечеством для международных отношений вполне возможно и в высшей степени желательно .

Количество проектов вспомогательного международного языка уже в 30-х годах исчислялось сотнями (300 и даже более)... Среди бесчисленных претендентов на роль международного языка проект д-ра Л. Л. Заменгофа занимает особое положение. Поэтому на нем следует остановиться особо.

2. Эсперанто – универсальный язык будущего.

Создатель Эсперанто Людовик Лазарь Маркович Заменгоф родился 15 декабря 1859 г . на западной окраине России - в городке Белостоке , ныне входящем в состав Польши. Еще в детстве на него произвело гнетущее впечатление то, что люди разных национальностей (Белосток населяли русские, евреи, белорусы, поляки) говорят на своих языках: это обособляет, отчуждает их друг от друга.

Владея несколькими языками, Заменгоф сконструировал свой язык для международного общения, руководствуясь чисто интуитивными соображениями и оказался бесспорно способным лингвистом . Но еще больше изобретательности проявил он в пропаганде своего проекта: разослал его прежде всего в редакции газет разных стран, в научные общества. Свой труд "Международный язык " Заменгоф выпустил под псевдонимом "доктор Эсперанто " ("надеющийся "). Псевдоним и стал названием языка.

В эсперанто новые словоформы образуются путём добавления к корневым словам различных приставок, суффиксов и окончаний. Например, "komputi" - "вычислять", "komputado" - "вычисление", "komputilo" - "компьютер", "komputileto" - "карманный или наладонный компьютер" (маленький компьютер вообще) "komputila" - "компьютерный", "komputejo" - "вычислительный центр", "komputiko" - "наука о компьютерах" (computer science) . Алфавит эсперанто - фонетический, то есть каждая буква всегда читается одинаково, независимо от позиции в слове. Грамматика состоит из 16 правил, исключений нет вовсе . Язык был составлен так, чтобы сделать обучение ему максимально лёгким, а его структуру - логичной и понятной носителю любого естественного языка. Предполагалось, что эсперанто можно изучить "шутя". Заменгоф предельно упростил грамматику, чтобы ее можно было освоить за полчаса, а весь язык - за несколько дней. На свой язык д-р Эсперанто-Заменгоф смотрел не на как на простое средство общения разноязычных людей, а как на панацею от всех общественных бед .

Однако и этому языку не суждено было стать всемирным.

3. Проекты языка будущего (нач. XIX в. – сер. XX в.)

В 1817 г . появились первые эскизы очень своеобразного проекта общепонятного языка - музыкального языка Сольресоль . Его автор - француз Жан Франсуа Сюдр (Sudre, 1787 - 1862 ), родом из Альби - составил все слова, помимо семи односложных, из различных комбинаций семи музыкальных нот: в нем 49 двусложных слов, 336 трехсложных, 2268 четырехсложных и 9072 пятисложных. Например, "я" произносится как доре; "ты, вы" - доми; "мой" - редо; доредо - "время", дореми - "день", дорефа - "неделя", доресоль - "месяц", сольляси - "поднимать", силясоль - "опускать"; "я люблю" - доре миляси. Слова Сольресоля могут: 1) писаться буквами, 2) первыми семью арабскими цифрами или 3) нотами, 4) произноситься или петься, 5) исполняться на любом музыкальном инструменте, имеющем гамму, 6) сигнализироваться флажками, 7) воспроизводиться семью цветами радуги - в общем имеют семь различных форм выражения.

Волапюк - создан в 1879 г . И. М. Шлейером , Литцельштеттен близ г. Констанца (Германия); Волапюк вошел в мир под девизом "богатства" -богатства передаваемых звуков и грамматических форм. Существительные имели 2 числа и 4 падежа, глаголы - 6 времен, 4 наклонения, 2 вида и 2 залога, причем во всех этих формах глаголы спрягались по лицам и числам. Ряд форм вообще не имел аналога в основных европейских языках: так, существительные могли изменяться по степеням, инфинитивы - по лицам, числам и падежам, причастия - по лицам и пр. Если к этому добавить, что специальными показателями различались части речи, а также отдельные понятийные классы (например, названия животных, болезней, стран и т.п.), то волапюк предстанет в качестве сложнейшего из всех искусственных языков. Активное использование языка продолжалось примерно до 1893 г . , когда, констатировав неуспех волапюка, его академия приступает к выработке нового искусственного языка (идиом-неутраля ); последний волапюкский журнал прекращается в 1910 г .

Существовали и другие, не менее интересные проекты искусственных языков:

· идиом-неутраль (1893-1898),

· латино-сине-флексионе ,

· болак (1899),

· идо (реформированный эсперанто, 1907- 1908, основные отличия идо от эсперанто : отсутствие букв с надстрочными знаками; окончание множ. числа существительных - i; отсутствие винительного падежа; три окончания для неопределенной формы глаголов -ir, -ar, -or; изменение местоимений на латинские; изменение множества слов для большей "интернациональности"; наличие новых суффиксов, и др),

· окциденталь (1921-1922),

· новиаль (1928),

· интерлингва (1951)

4. Прогнозы теорий языка будущего.

4.1. Теория ковчега.

По мнению авторов этой теории, ценностью языка не является ни его словарная мощность, ни фонетическая особенность, поскольку естественный язык имеет общую закономерность своего развития. Ценность представляют два крайних типа языка – грамматический и изолирующий.

Понять, как произойдет отказ человечества от языкового плюрализма легко на примере теории Ковчега . Представьте себе, что планета Земля под угрозой уничтожения и требуется эвакуировать часть населения планеты в убежище – подземный город, поселение на другой планете, огромный космический корабль.

Чтобы уменьшить почву для конфликтов между людьми, потребуется уменьшить число пользовательских, рабочих языков Ковчега до минимума – в пределе до одного. Одной из задач по обеспечению надежности Ковчега, спокойствия его населения, является уменьшение способов смыслообразования у слов , чтобы уменьшить у пользователей языка речевые воспоминания действительности вне Ковчега. С этой точки зрения, наиболее привлекателен в качестве пользовательского языка – китайский язык как представитель языка изолирующего типа.

Выбор пользовательского языка обитателей Ковчега (в общем случае – человечества будущего) можно провести методом сравнения и предпочтения. Так английский окажется предпочтительнее русского, а китайский – английского. Таким образом, английский язык оказывается языком промежуточного предпочтения, а значит непригодным.

Русский же язык не может быть рабочим языком населения Ковчега, поскольку, будучи естественным языком человеческого мышления, способен послужить расширению действительности у обитателей Ковчега. Наоборот, английский – намного привлекательнее.

Русский язык всегда будет напоминать человеку, засунутому в Ковчег или Матрицу, что существует противоречие между языком и миром: язык описывает мир, гораздо больший, чем этот. Поэтому Нео – англоязычен, русский же сразу бы усек, что его засунули в Матрицу – и от этого он, как один из вариантов, загрустил бы, стал спиваться. Пробуждение же его активности в Ковчеге опасно, поэтому русский язык нежелателен для жителей Ковчега. Сохранять другие языки нет смысла, поскольку теоретически они могут спровоцировать разъединение, противостояние и конфликты. Таким образом, в будущем останутся два языка – инварианты русского и китайского языков. Все остальные языки будут забыты.

Профессор Женевского Университета и специалист по языковой экономике Франсуа Грин опубликовал подробный отчёт, в котором он анализирует языковую политику Евросоюза.

В своей работе Грин ставит вопрос, каким должен быть оптимальный выбор рабочих языков в Евросоюзе. В результате расширения Евросоюза до 25 стран, количество официальных языков возросло с 11 до 20, и далее до 21 из-за принятия ирландского языка (но не каталанского).

Франсуа Грин в связи с этим считает эсперанто – более эффективным и справедливым вариантом. Швейцарский экономист предлагает сравнение между тремя возможными сценариями : английский в качестве единственного языка, триязычие английский-немецкий-французский и выбор эсперанто в качестве рабочего языка в органах Союза . Первый вариант ещё более увеличит отчисления англосаксонским странам. Второй вариант - триязычие - имеет стоимость, схожую с первым, но с большей степенью равноправия. Однако в исследовании указывается, что этот вариант хромает из-за «некоторой нестабильности» и всё равно требует огромных затрат. Третий вариант, - эсперанто в качестве единственного рабочего языка - оказывается, с большим отрывом, самым дешевым и равноправным. Экономия достигается двумя путями. С одной стороны, простота эсперанто позволит меньше тратить на преподавание иностранных языков – хотя исследование предполагает изучение второго иностранного языка в школах всех государств Евросоюза, включая Соединённое Королевство. С другой стороны, благодаря тому, что эсперанто – ничей язык, товары и услуги, связанные с его преподаванием, могут производиться в любой стране и потребляться всеми другими.

Профессор Грин анализируя возможности реализации этого третьего варианта, приходит к выводу, что он «нереализуем в краткосрочной перспективе », но возможна его реализация на протяжении одного поколения. «85% населения 25 стран объединённой Европы имеют прямой и очевидный интерес в этом, вне зависимости от культурных и политических рисков, которые несёт языковая гегемония », - утверждает он.

4.3. Будущее русского языка

Что же ожидает русский язык в ближайшие десятилетия грядущего века? Ставя перед собой такую ограниченную задачу, мы вправе надеяться на более вероятные предположения, к тому же языкознание еще не накопило достаточных данных для долговременного прогноза языковых изменений.

1) Сближение общелитературного языка с языком науки

Русский язык (как, впрочем, и другие развитые языки) твердо и бесповоротно стал на путь сближения с языком науки, и эта тенденция, по всей видимости, усилится в будущем: акселерация, антибиотики, биотоки, геронтология, гидропоника, голограмма, датчик, запрограммировать, канцерогенный, компьютер и тысячи других, еще недавно неведомых нам. Но дело даже не в количестве. На наших глазах происходит их качественное преобразование - метафорическое переосмысление . Мало кого смутят сейчас такие выражения: душевная травма, моральный вакуум, вирус стяжательства, синдром неуверенности, инфляция совести и т.п.

2) Адаптация заимствованной лексики

Достаточно много высказывается опасения о непомерном засорении русского языка иностранными словами: "новый раунд массированной кампании ", "моральная капитуляция ", "конструктивный диалог двух систем ". Отомрут ли исконно русские слова? Нет, конечно. Даже если в результате конкуренции побеждает интернациональное слово, исконно русское приобретает особое стилистическое звучание. (Ср.: "архитектор " и "зодчий "). Язык не подчиняется ни высокомерному поучительству, ни произвольному администрированию.

3) Словарный запас языка: потеря скорости роста.

В изданных у нас словарях новых слов содержится примерно 20 000 неологизмов. Получается, что за каждый год наш язык приобретает более тысячи новых слов . Однако наряду с приобретениями неизбежны и потери , переход слов в пассивный запас и даже полное отмирание . Не все сейчас помнят, чему равны в современной системе единиц измерения фунт (400 г), пуд (16 кг), аршин (71 см), вершок (4,4 см), сажень (2,13 м). А горожане нередко уже путают деверя с шуриным , а золовку со свояченицей .

4) Сохранится синтетический тип русского языка

Современный русский язык принадлежит к языкам синтетического типа. Конечно, было бы неверным отрицать развитие аналитизма в отдельных звеньях грамматического строя современного русского языка. Это в особенности касается составных числительных. Редкий оратор рискнет сейчас произнести пятизначное число в каком-либо падеже, кроме именительного. Но говорить о преобразовании самого типа нашего языка в ближайшие десятилетия совершенно необоснованно.

5) Повышение внутренней организованности языка

Наиболее характерным для языка будущего станет повышение его внутренней организованности, системности. Постепенно отомрут непродуктивные формы в грамматике , избыточные варианты произношения , значительно уменьшится количество тех исключений из общих правил , которые не связаны с каким-либо особым смыслом или стилистической функцией. Развитие языка уже давно идет по пути унификации однотипных явлений . И как бы ни хотелось сохранить приятные на слух формы глаголов машет, брызжет, плещет и т.п., они, увы, обречены и в будущем заменяться менее приятными для современного восприятия, но зато более рациональными формами махает, брызгает, плескает и т.п. Многие скажут: это порча языка. Ничуть. Это развитие по продуктивной модели.

4.4. Язык будущего – пиктограммы.

Рассмотрев немалое количество искусственных языков, мы все же пришли к неутешительному выводу, что они так и не прижились, как не приживется, скорее всего, и английский язык в качестве интернационального. Почему? Должно быть, потому, что язык, понятный всем, как и любой естественный язык складывается "сам собой ". Выбор языка может иметь объективные причины: латынь была языком католических месс. В результате ее знали монахи по всей Европе, а ведь именно монахи в темные века занимались наукой… Но все это получилось органично и без внешнего давления. Никто не пытался специально "насадить" латынь в качестве международного языка.

Американский ученый Саймон Гаррод выдвинул предположение, что язык будущего сложится стихийно, однако не будет похожим ни на один национальный язык, поскольку будет… языком картинок . Он провел эксперименты, которые доказывают, справедливость пословицы: лучше один раз увидеть, что сто раз услышать . Он обнаружил, что два человека, ведущие беседу без слов с помощью картинок, очень быстро находят "общий язык". Со временем, их рисунки становятся все проще. А к концу разговора они вырабатывают свои символы, понятные только им. Профессор Гаррод выступил с докладом на научном фестивале при Лестерском университете, где заявил, что "язык картинок полностью соответствует всем особенностям коммуникации между людьми ". По его мнению, именно этим объясняется большая популярность среди пользователей мобильных телефонов услуга передачи графических сообщений.

В статье рассматривается эволюция мирового порядка начиная с древности, основные факторы, принципы и идеи, лежащие в основе периодизации установления и смены этого порядка. Анализируется, как формировался, развивался и начал ослабевать мировой порядок, основанный на американской гегемонии; рассматриваются различные взгляды относительно ослабления лидерских позиций США; показано, каким образом глобализация стала более выгодной для развивающихся, а не развитых стран. В статье дается характеристика современного положения в международных отношениях как ситуации начала реконфигурации Мир-Системы, что должно означать наступление эпохи турбулентности и формирования новых коалиций. Это будет своего рода переходная эпоха к более устойчивому новому мировому порядку, установление которого будет непростым. Автор высказывает идеи относительно того, в каком направлении и как этот новый порядок будет формироваться, каковы могут быть его принципы и возможные механизмы установления, в частности развитие «экспертократии» на фоне упадка демократии.

Ключевые слова: мировой порядок, эволюция политического порядка, глобализация, суверенитет, турбулентность, новые коалиции, дипломатия, гегемония, ослабление США, сверхдержава, дипломатия доллара, санкции, Мир-Система, демократия, экспертократия.

The article studies the evolution of the world order starting to form from the ancient times as well as the main factors, principles, and ideas underlying the establishment and change of this order. The author analyzes the way the world order based on the American hegemony was formed, developed and how it has started to weaken; there are also con-sidered different approaches to the fact of weakening of the US leading positions and it is also shown how globalization has become more profitable for the developing and not developed countries. The author gives the main characteristics of the contemporary international affairs and denotes the situation as the starting reconfiguration of the World System which may bring the turbulent epoch of formation of new coalitions. This will be a certain transition period to a more stable world order whose establishment will be far from simple. The author argues about the directions and the ways this new world order can be formed, what will be its foundations and possible mechanisms of establishment, in particular, through the development of ‘expertocracy’ at the background of declining democracy.

Keywords: world order, evolution of political order, globalization, sovereignty, turbulence, new coalitions, diplomacy, hegemony, USA’s weakening, superpower, dollar diplomacy, sanctions, World System, democracy, expertocracy.

Понятие мирового порядка применительно к истории довольно аморфно. Когда вскоре после Первой мировой войны в связи с созданием Лиги Наций американский президент Вудро Вильсон использовал фразу «новый мировой порядок», надеясь, что удастся, наконец, создать систему международной безопасности и поддержания мира, политический порядок на Западе насчитывал уже не одну сотню лет. В отношении истории, разумеется, более точно говорить о международном порядке, поскольку европейский порядок далеко не сразу стал мировым. А до европейского зачатки международного порядка были в других регионах Мир-Системы (наиболее известным из которых является Pax Romana). Таким образом, как и в отношении глобализации, поиск истоков мирового порядка ведет глубоко в древность. Человечество прошло большой и драматический путь в плане выработки определенных международных правил и принципов сосуществования, который имеет смысл проанализировать с точки зрения того, как полученный опыт можно использовать для объяснения современного состояния и предвидения будущих транс-формаций. Очевидно, что развитие глобализации не может не завершиться тем или иным вариантом институционализации отношений во внешнеполитической сфере, хотя путь к этому сложен и противоречив.

Настоящая статья посвящена анализу мирового порядка в прошлом, настоящем и будущем, что полностью соответствует и ее структуре.

I. ПРЕДЫСТОРИЯ ФОРМИРОВАНИЯ МИРОВОГО ПОРЯДКА

Политика как особая сфера отношений, связанная с распределением власти (Смелзер 1994), возможно, существовала с момента верхнепалеолитической революции. Политическая сфера стала отделяться от остальных на уровне сложных обществ (Гринин 2011; Grinin 2009; 2012a). При этом внешняя политика, то есть отношения между самостоятельными сообществами, едва ли не древнее политики внутренней . Но очевидно, что отношения между государствами могли возникнуть только после того, как сложилась какая-то система ранних государств, а произошло это лишь в начале III тысячелетия до н. э. В конце III тысячелетия до н. э. появились уже первые крупные и организованные государства. С этого времени можно говорить о циклах политической гегемонии и о перманентной борьбе за лидерство (Frank, Gills 1993). Одна за другой сменяют друг друга ранние империи, период реальной гегемонии каждой из которых не превышает 100 лет: Аккадское царство Саргонидов (XXIV-XXII вв. до н. э.), государство III династии города Ура (XXII–XX вв. до н. э.), Старовавилонское царство (XIX–XVII вв. до н. э.). В те времена данный регион представлял собой наиболее передовую (и наиболее крупную) часть культурной ойкумены. Поэтому столкновения в его пределах вполне можно рассматривать как предтечу борьбы за мировой порядок. Наиболее известными эпизодами этой борьбы в центре Афроевразийской Мир-Системы были соперничество между Египтом Нового царства, Митанни, Ассирией и Хеттским царством (середина и вторая половина II тыс. до н. э.) , возвышение Новоассирийской империи (VIII–VII вв. до н. э.), образование коалиции против Ассирии (из Египта, Нововавилонского царства, мидийцев), а также разгром Ассирии и разрушение ее столицы Ниневии в конце VII в. до н. э. После этого на арену вышло сначала Мидийское царство (673–550 гг. до н. э.), а затем и Персидская империя Ахеменидов (550–331 гг. до н. э.). Эта первая мировая держава погибла в результате побед Александра Македонского, разделившаяся империя которого создала мир эллинистических империй, соперничавших между собой вплоть до завоевания их Римом. Борьба за гегемонию во многом способствовала развитию государственности и ее распространению, а также созданию государства нового типа (то есть развитых государств; см.: Гринин 2016).

Бурное формирование мировых империй в районе Ближнего и Среднего Востока, Европы и Китая к началу нашей эры на время прекращается, создав на дальних рубежах Афроевразийской Мир-Системы два наиболее крупных образования: Римскую империю, которая становится образцом Pax Romana, и китайские империи, переживающие периоды подъема и распада. Затем в первом тысячелетии нашей эры мы видим временный период крушения существующего порядка и медленное создание нового (уже скорее на идеологических основах) и в Европе, и на Среднем Востоке.

Появляющиеся крупные державы и цивилизации вступают в борьбу с кочевым миром. Именно кочевники оказываются способными к объединению обширных территорий. Возникают, говоря современным языком, нации-армии. Борьба оседлых и кочевых политий, таким образом, стала одним из важнейших процессов, вокруг которых строились контуры политической карты Мир-Системы (см. об этом: Grinin, Korotayev 2013; 2014b).

К концу Средних веков и началу Великих географических открытий (когда началась мощная экспансия глобализации) политическая картина формирующейся Мир-Системы претерпела многократные изменения, объединения и распады. К этому времени уже сформировались некоторые идеи и принципы, а также тренды и паттерны, которые играли в дальнейшем важную роль в формировании мирового политического порядка. Во-первых, нельзя не заметить длительных периодов колебания, связанных то с установлением определенного баланса сил, то с нарушением этого баланса, ведущего к серьезным изменениям. Эти колебания прослеживаются и далее вплоть до современности. Генри Киссинджер, самый известный американский дипломат ХХ в., считает понятие баланса сил исключительно важным и уделяет ему очень большое внимание (Киссинджер 1997). Во-вторых, можно выделить некоторые факторы, которые особенно влияли на изменение баланса. Выше мы отмечали технологический фактор. Важную роль начал играть также фактор идеологический. Длительное время борьба за гегемонию практически не имела идеологического характера, являясь лишь показателем успехов и величия того или иного правителя. С периода греко-персидских войн появляется идея противопоставления Азии и Европы, а также идеологической модели борьбы между культурным центром и варварской периферией (доктрина, нашедшая последовательное идеологическое выражение сначала в средневековом Китае, а затем в идеологии колониализма). Идеологическая борьба становится важной частью внешнеполитической деятельности уже в начале нашей эры , но особенно усиливается в результате противостояния ислама и христианства. Идеологический фактор, таким образом, включается в качестве постоянного и важного в процесс влияния на формирование международного порядка (см. ниже). Он и сегодня властно напоминает о себе, хотя и не является первичным источником конфликта в мире после холодной войны, как нередко трактуют идеи С. Хантингтона (1994; 2003). Среди политических идей нельзя не отметить проблематику легитимности политического порядка в государстве; проблемы легитимации в свою очередь тесно связаны с формированием внутренней и внешней политики. Институционализация идеологических противостояний в Новое время становится важной основой политического порядка.

Великие географические открытия обозначили новые векторы в процессе формирования мирового порядка. Во-первых, арена реально расширилась до глобальной. Во-вторых, началось формирование особого типа колониализма как источника производственных накоплений метрополии, что характеризовало мировую политику в течение последующих четырех с половиной веков. В-третьих, начинается формирование центра и периферии Мир-Системы, то есть модели, которая не утратила своего значения во внешней политике до сих пор.

II. ФОРМИРОВАНИЕ МИРОВОГО ПОРЯДКА

Международный порядок как некая система отношений и представлений о том, на каких принципах должны выстраиваться отношения между странами и в целом в мире , стал формироваться в XVI в., когда начали зарождаться дипломатические отношения и просматриваться контуры системы «великих держав» в Европе, а также система колониальных империй . Прообраз правовых принципов системы международных отношений наметился в результате Вестфальского мира 1648 г., завершившего опустошительную Тридцатилетнюю войну в Центральной Европе. Эти принципы развивались затем в течение более двух сотен лет (о Вестфальской системе см.: Parker 1997; Rayner 1964; Spruyt 2000). Особенно следует отметить принципы суверенитета и легитимности верховной власти, реализованные во внутренней политике, прежде всего в праве решения вопросов войны и мира (см.: Гринин 2008; 2009б). Принцип легитимности позднее выдвинулся на первый план в ходе Великой французской революции.

Тридцатилетняя война в значительной мере продолжала в общеевропейском масштабе традицию религиозных войн XVI в. Но в то же время она ввела во внешнюю политику два новых принципа, впоследствии широко использовавшихся: 1) поддержание международного баланса сил путем помощи более слабой коалиции против сильной; 2) приоритет национальных интересов перед иными (религиозными, идеологическими и т. п.). Оба этих принципа сформулировал и реализовывал кардинал Ришелье (Киссинджер 1997), который, несмотря на то, что Франция была католической державой, в итоге вступил в войну на стороне более слабой коалиции протестантских государств против угрожавшей мировой гегемонией империи Габсбургов (Дэвис 2005: 385–386). Именно в ослаблении Габсбургов, а также недопущении консолидации слабо интегрированных и разобщенных конфессионально германских государств Ришелье (как позже и Людовик XIV) видел национальный интерес Франции, позволявший ей эффективно влиять на общеевропейские дела. С учетом того, что сам Ришелье являлся католическим кардиналом, это был смелый шаг, который, однако, делал внешнюю политику еще более циничной, чем ранее. С этого времени мы наблюдаем тренд, когда формирование внешней политики европейских государств начинает строиться в русле определенных стратегем и принципов.

Об основных факторах, влияющих на формирование европейского/мирового порядка. Как уже было сказано, вопрос баланса сил в международной системе и его нарушения являются центральными для понимания и внешней политики тех или иных государств, и общей конфигурации европейских и мировых отношений. В частности, осознанная внешняя политика ряда государств (особенно Франции, а позже Англии) позволяла им путем целенаправленных действий формировать разнообразные военно-полити-ческие союзы, так или иначе выравнивая этот баланс в свою пользу . Зная это, лучше понимаешь логику формирования данных порой причудливых союзов в течение XVIII и XIX вв., а также постоянные переходы их участников из одного лагеря в другой.

Конечно, этому способствовала особенность европейской геополитики того периода: множество государств, отсутствие явного гегемона и система великих держав. А, например, в Китае геополитический расклад был связан с тем, что это государство (Срединная империя) неизбежно занимало в регионе центральное место по всем параметрам, что препятствовало развитию современной дипломатии и формированию представлений о внешней политике как о сложной системе более или менее равных держав. Основные идеи китайской политической мысли концентрировались на том, как защитить государство, натравить варваров на варваров, обеспечить успешность походов против кочевников и т. п. Неудивительно, что европейскую систему позднее оказалось возможным частично перенести на общемировой уровень, а китайскую – нет.

Баланс сил между державами мог меняться в связи с самыми разными явлениями, включая внутренние мятежи, пресечение династий и т. п. Среди долгосрочных процессов необходимо отметить неравномерность в росте населения, территории, богатства, промышленности, торговли . Но все это должно было конвертироваться в военную мощь. Пороховые и военные революции (Downing 1992) привели к формированию нового типа армий (Мак-Нил 2008), что также способствовало государственному строительству и формированию нового типа (зрелых) государств (см.: Гринин 2016; Grinin 2008). Совершенствование мореходства привело к торговой экспансии Голландии, а затем в результате военно-морских побед в XVII в. эту эстафету подхватила Англия, надолго став «владычицей морей». Результат развития военной техники мы видим в успехах шведской армии в XVII в. прусской и российской – в XVIII в. Но в рамках нашего исследования особенно важно отметить технологические инновации, конвертируемые в военное преимущество, поскольку значимость этого фактора со временем нарастала. Так, Крымская война (1853–1856 гг.) была выиграна Францией и Англией у России именно в результате технологического превосходства.

По мере формирования массовых армий, а также полного перехода к индустриальному принципу производства исключительно важным фактором стала общая экономическая мощь государства и его обеспеченность ресурсами. Именно суммарное экономическое превосходство предопределило впоследствии победу коалиций над Германией в обеих мировых войнах. В современных условиях с появлением более точных экономических инструментов измерения сравнение экономической (и финансовой) силы дает возможность более оперативно фиксировать тенденции изменения баланса сил.

Наконец, хотя и нерегулярно, но довольно резко баланс сил мог нарушаться в результате смены идеологической парадигмы. И поскольку она также существенно меняла представления о легитимности власти и правомерности ее действий, это неизбежно вызывало обострение международных отношений и войны между идеологическими противниками. В XVI–XVII вв. мы видим результат этого нарушения в период Реформации, религиозных войн и затем в упорядочении разделения Европы на протестантскую и католическую. Новым идеологическим кризисом, подготовленным десятилетиями активной научно-общественной деятельности века Просвещения, стала Великая французская революция (в конце XVIII в.), подорвавшая святость монархии и аристократии. Итогом этого стала почти четвертьвековая череда бесконечных войн, коалиций, триумфа и падения Наполеоновской империи, упразднений и восстановлений монархий. Новый идеологический поворот начался уже после Первой мировой войны как результат глубокого кризиса мирового порядка, а после Второй мировой войны идеологический раздел (между социализмом и капитализмом) стал ведущей конструкцией нового мирового порядка.

Хотя этот факторный анализ установления и изменения мирового порядка явно неполон, тем не менее, даже опираясь на выявленные факторы, можно многое объяснить в причинах и результатах эволюции мирового порядка, а также попытаться применить этот анализ для прогнозирования контуров будущего мирового порядка.

От «Концерта великих держав» к однополярному миру. Cистема «великих держав» действовала с XVII в. до середины ХХ в. Естественно, что состав этих государств менялся, и каждая такая смена была связана с заметным изменением сложившегося порядка. В XVII в. на место в ряду таких держав периодически претендовала Швеция, но в результате Северной войны с Россией она утратила свое значение, а Россия, напротив, вошла в состав «великих держав». Различные европейские государства, особенно Франция, также активно пытались использовать для сохранения или изменения баланса сил Турцию, но полноценно в систему европейского мира она не вошла. В XVIII в. при Фридрихе II в этот «клуб» вошла Пруссия. После этого пул великих европейских держав почти на столетие стабилизировался (Франция, Англия, Пруссия, Австрия, Россия).

Текущие подвижки в балансе сил в Европе в XVIII в. происходили главным образом в связи с: а) удачными реформами государственного управления и реорганизацией армий (примерами чего являются Россия и Пруссия); б) ростом торговли и богатства; в) техноэкономическим подъемом (его продемонстрировала Англия в результате так называемой аграрной революции и завершающей фазы промышленной революции). В результате именно Англия во второй половине XVIII в. стала управлять балансом сил в Европе, объединяясь то с одним государством, то с другим, создавая и разрушая коалиции. В итоге это привело к исчезновению с карты Европы Польши, в полный упадок пришли прежние ведущие державы Испания и Португалия, эта же причина практически свела на нет роль Генуи и Венеции. А технологическое отставание Голландии, которая была лидером в XVII в. (Arrighi 1994), привело к серии ее поражений в войнах и утрате политической роли.

В этом столетии не было крупных идеологических переломов, но идея национального государства и национальных интересов все более укреплялась, хотя ей еще долго пришлось пробивать себе дорогу до всестороннего признания.

Существенной вехой на пути формирования принципов и форм контроля над международными отношениями стал Венский конгресс 1815 г. и возникший в результате его работы Священный союз монархов. Последние стремились сохранить в Европе статус-кво и совместно бороться с революциями. Этот новый идеологический поворот знаменовал возврат к принципу легитимности монаршей власти. Тогда же возникла концепция и достаточно эффективная система Европейского концерта (главным образом из перечисленных выше пяти великих держав), призванного поддерживать равновесие и баланс сил и не доводить проблемы до войн. Она предусматривала многостороннюю дипломатию и возможность регулярных международных конференций. Система просуществовала до Крымской войны 1853 г. (но в некоторых аспектах – и до 1914 г.). По мнению Киссинджера, этот Европейский концерт, который черпал свое вдохновение в принципах Вестфальского мира 1648 г. и был основан на идее равновесия сил, в известной мере является образцом для модели мирового порядка и сегодня (Киссинджер 1997; Kissinger 2014). Действительно, поскольку современный мир отходит от однополюсности, не исключено, что и будущая мировая система сформирует нечто вроде такого «концерта», например нескольких ведущих союзов государств (см. ниже).

В связи с ростом колониальной активности с первой половины XIX в. в сферу мировой политики вовлекаются азиатские страны (Китай, Япония, Сиам и др.), одновременно образуется множество новых государств в Латинской Америке. Таким образом, начинает формироваться буквально мировой порядок ; но главные события по-прежнему происходят в Европе.

Стремление к формированию обновленной легитимации власти являлось значимым фактором в европейской политике в течение 1815–1948 гг., порой идя вразрез с национальными интересами стран. Однако революционная волна 1848–1849 гг., индустриализация Европы и смена власти во Франции в итоге подорвали эту идеологию, заменив ее на более откровенную и циничную. Последняя была связана с политическим лавированием в поисках новых комбинаций союзов, которые позволили бы приобрести те или иные выгоды вне зависимости от идеологической близости режимов или их взаимной антипатии. Позднее такую политику в Германии времен Бисмарка окрестили Realpolitik . Эта деидеологизация в определенной степени объясняет череду различных союзов и коалиций между «великими державами» с 1870-х гг. до начала XX в., которые были, однако, не слишком устойчивыми. Главным инициатором таких союзов выступал немецкий канцлер О. Бисмарк, по общему признанию, непревзойденный мастер комбинаций и компромиссов.

В ходе Венского конгресса был создан Германский союз (вместо упраздненной Наполеоном Священной Римской империи германской нации). Хотя число немецких государств уменьшилось с трех сотен до четырех десятков, в целом Центральная Европа оставалась разобщенной. Но именно это считалось важнейшей составляющей баланса сил, а сохранение такого состояния Германии было важнейшей целью национальной политики Франции, Англии, а также всех остальных держав. Соперничество за влияние в этой части Германии определяло политику двух крупнейших немецких государств: Пруссии и Австрии.

Вот почему главным изменением в Европе в начале 1870-х гг. стало объединение Германии под властью Пруссии, произошедшее в результате нескольких победоносных для Пруссии войн (благодаря искусной политике Бисмарка и ошибкам Австрии и Франции). Это сразу же резко изменило баланс сил, так как в центре Европы образовалось государство, превосходившее по силе любую другую державу. Соответственно для Франции возникла острейшая необходимость найти себе союзника, поскольку после поражения во Франко-прусской войне 1870–1871 гг. Германия продолжала быть угрозой для этой страны, а французы мечтали о реванше. Бисмарк, в свою очередь, опасался войны для Германии на два фронта, поэтому стремился заручиться союзом с Россией. Но после его отставки (1890 г.) противоречия между Россией и Австро-Венгерской империей на Балканах привели к тому, что Россия и Франция заключили союз против Германии (1892 г.), а затем появился договор между Францией и Англией (Антанта, 1904 г.) . Военно-экономическое усиление Германии заставило Англию в соответствии со своей излюбленной стратегией присоединиться к менее мощной группировке, чтобы ослабить ведущую континентальную державу, какой стала объединенная Германия. Быстрое развитие промышленности европейских держав, взрыв технических инноваций, серьезные изменения в средствах войны – все это подталкивало соперников (особенно Германию) к тому, чтобы изменить баланс сил путем военной победы.

От баланса сил к однополюсности. Так сформировались военно-политические союзы, Европа оказалась разделенной на два противостоящих блока. Первая мировая война стала итогом этих процессов, политическая карта мира и расклад сил в нем принципиально изменились. С включением в состав ведущих игроков Японии и США политика стала уже подлинно общемировой, даже появился первый всемирный орган, пытавшийся влиять (правда, не всегда результативно) на формирование новых принципов международных отношений, – Лига Наций.

Но мировой порядок после Первой мировой войны установился лишь на очень короткое время. Радикальные изменения, произошедшие в это время, включая появление СССР, развитие новых систем вооружения, грандиозный экономический кризис, нежелание Германии признавать наложенные на нее ограничения и другие причины привели к новому обострению отношений и но- вой войне.

Порядок, который установился после Второй мировой войны, имел существенные отличия от предыдущих вариантов мирового порядка. Во-первых, теперь имелись только две сильнейшие державы (США и СССР), то есть мир стал двуполюсным, а затем и двублоковым (НАТО и Организация стран Варшавского договора). Во-вторых, он формировался по идеологическим основаниям. Подобные основания никогда прежде не лежали в основе мирового порядка. Также и создание устойчивых идеологических блоков произошло на мировой арене впервые. Не исключено, что именно идеологизация и обеспечила довольно длительное существование послевоенного мирового порядка.

Вообще говоря, в каком-то сложившемся и достаточно устойчивом виде мировой порядок, который так или иначе признавался и поддерживался ведущими силами, обычно держался максимум три-четыре десятилетия, а то и меньше. Система, существовавшая до Великой французской революции (1789 г.), действовала менее 30 лет. Она возникла после Семилетней войны (то есть после 1763 г.) и была уничтожена в 1790–1791 гг. Порядок, установившийся после Наполеоновских войн и Венского конгресса, был разрушен революциями 1848–1849 гг. и Крымской войной, то есть просуществовал менее тридцати пяти лет. Следующая система мирового порядка начала формироваться после образования Германской империи (1871 г.). Но она окончательно сложилась только в начале 1890-х гг. и была разрушена Первой мировой войной, просуществовав менее 20 лет. Версальский мир (1919 г.) был грубо нарушен Германией уже в 1935 г. Таким образом, мировой порядок после Второй мировой войны с 1945 по 1990 гг., державшийся 45 лет, стал своего рода рекордом.

III. СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ МИРОВОГО ПОРЯДКА И ЕГО ПРОБЛЕМЫ

Разворот к Pax Americana в конце ХХ в. Распад социалистического блока и Советского Союза в конце 1980-х – начале 1990-х гг. разрушил прежний мировой двублоковый порядок. Поскольку после краха СССР начал устанавливаться однополярный мир, то и представления о новом мировом порядке часто проецировались на убеждение в безраздельном господстве западных экономик, институтов и идей (см., например: Attali 1991), совершенствующих остальной мир. Более того, характеристики нового мирового порядка в ряде работ стали едва ли не синонимичны идее Pax Americana (см., например: Бжезинский 1998; Collins 2002: 118). Идеи Г. Киссинджера (Киссинджер 1997; 2002) о поиске новой системы равновесия сил были исключением, и это неудивительно. К тому времени США, в отличие от предшествующих мировых лидеров, сосредоточили в своих руках ключевые ресурсы лидерства: от технологических, финансовых и военных до научных и культурных. Это был первый (и, видимо, последний) случай в мировой истории.

Ниже сформулирован ряд характерных черт и методов современной американской внешней политики (подробнее см.: Гринин 2015).

1. Высокомерие сверхдержавы, злоупотребление силой в ущерб дипломатии, в том числе в отношении союзников. С 1945 г. США осуществили много войн и интервенций, но их частота существенно возросла в последние два десятилетия – с 1991 по 2011 г. (см., например: Хэрланд 2015; Ларисон 2015).

2. Использование так называемой «мягкой силы» (эвфемизм вмешательства во внутренние дела с помощью различных методов, действия через всякого рода НГО и НКО в координации с разведкой и спецорганами) для оказания влияния на правительства, законодателей, бизнес и пр. При необходимости – осуществление подрывной деятельности и переворотов, «цветных революций». Все более активное использование разведданных и электронной слежки для контроля над политиками стран-союзниц.

3. «Дипломатия доллара» через займы, помощь, влияние международных финансовых организаций, усилившаяся благодаря навязыванию определенных правил работы для национальных центральных банков.

4. Узкий прагматизм внешней политики, доходящий до того, что одни действия начинают противоречить другим, а главное – общим целям внешней политики и интересам страны, намерение добиться капитуляции противника и недостаточное стремление к компромиссам, которые могли бы обеспечить сотрудничество в будущем.

5. Идеология исключительности, навязывание собственных стандартов (в том числе в политическом и юридическом устройстве); чрезмерное влияние внутриполитической борьбы на внешнюю политику.

Бесспорно, все эти практики имели место и ранее, но в последние двадцать лет они стали нагляднее и откровеннее, а их обоснование – намного слабее. События 11 сентября 2001 г. развеяли представление о том, что США недосягаемы для противника и могут наносить удары, не опасаясь возмездия. Этот момент стал поворотным пунктом в политике Соединенных Штатов, многие черты и методы их внешней и внутренней политики становятся гипертрофированными. США отказываются от собственных принципов свободы, начинают слежку за населением, а также за лидерами и населением других стран. Они окончательно теряют уважение к нормам международного права и принципу государственного суверенитета (Хэрланд 2015).

Глобализация и кризис однополярного мира. Как уже было сказано, международный баланс сил весьма существенно зависит от неравномерности экономического и технологического развития стран мира. За последние три-четыре десятилетия в этом плане именно глобализация постоянно и значительно влияла на изменение мирового порядка. Она способствовала разрушению установившегося послевоенного порядка и установлению полной гегемонии США. Но впоследствии вполне закономерно начались изменения баланса экономических сил в мире в пользу развивающихся стран. Одной из главных причин, послуживших этому, стала так называемая деиндустриализация, то есть переход значительной части промышленности, экономики и технологии из развитых в развивающиеся страны . В результате ослаб экономический рост в западных странах и возросла роль остального мира (развивающихся стран). То есть в целом, хотя это и звучит для многих непривычно, к настоящему моменту глобализация оказалась полезна развивающимся странам даже более, чем развитым.

В результате к началу глобального экономического кризиса 2008 г. представления о новом мировом порядке с западной гегемонией вошли в явное противоречие с реальными процессами. Ведь за эти менее чем двадцать лет (с 1991 г.) на фоне ослабления Европы и продолжающейся стагнации Японии выросли экономические гиганты в Азии (Китай и Индия), а также появилась целая когорта быстро развивающихся стран (от Мексики до Малайзии и Эфиопии). Они продолжают расти (хотя и не без трудностей) и займут лидирующие позиции в мире в не столь отдаленном бу-дущем.

Таким образом, именно глобализация, которую Америка активно навязывала миру и в которой видят источник трудностей развивающихся государств, сделала данную тенденцию ослабления богатых стран и усиления бедных неизбежной. В этом заключается логика истории, которую, правда, все еще до конца не поняли: развитие глобализации с некоторого момента оказалось несовместимым с устоявшейся моделью американской и западной гегемонии (см.: Гринин 2013; 2015; Grinin, Korotayev 2014a; 2015).

Закат лидерства США и Запада. Возможен ли возврат? Экономические кризисы начала XXI в. сделали процесс ослабления лидерских возможностей США достаточно явным. Однако о неизбежном закате американского могущества стали говорить еще с 1970–1980-х гг. (Kennedy 1987). С 1990-х гг. количество прогнозов относительно неизбежного ослабления американской гегемонии и одновременно грядущего выхода Азии на лидирующие позиции стало увеличиваться (см., например: Arrighi 1994; 2007; Франк 2002; Тодд 2004; Валлерстайн 2001; Капхен 2004; Buchanan 2002; Mandelbaum 2005; Мир после кризиса 2009; NIC 2012; см. также: Гринин 2009а; Grinin, Korotayev 2010a; 2010b; 2015; Пантин, Лапкин 2006; 2014). Сначала такие прогнозы воспринимались скептически. Однако по мере нарастания негативных явлений в Америке и успехов азиатских стран идея о закате США представлялась все более обоснованной, вызывая в зависимости от предпочтений торжество или тревогу. С 2008 г. появляется все больше статей (причем некоторые вышли еще до начала глобального кризиса), в той или иной мере утверждавших мысль, что американское могущество сокращается, США перестают быть абсолютным гегемоном, однополярный мир трансформируется и т. п. (см., например: Милн 2008; Закария 2008; Haass 2008; Le Monde 2008). Многие из статей носили весьма выразительные заголовки, например: «Иллюзорность американского могущества» (Гринуэй 2008); «Конец американской эпохи?» (Кеннеди 2009); «Падение Америки создает опасные возможности для ее врагов» (Tisdall 2008); «Величие Америки рухнуло и раскололось на куски» (Грей 2008); «“Американский век” на закате» (Reid 2008). Такого рода статьи постоянно появлялись и появляются (см., например: Бреммер 2015; Клэр 2015; Уитни 2015). Похоже, гегемонии США, которая длилась более шестидесяти лет, приходит конец. Рано или поздно Соединенные Штаты Америки не смогут более быть лидером Мир-Системы в привычном для нас смысле, в результате чего геополитический ландшафт мира серьезно изменится (см. ниже). Роль США и Запада сократится, а развивающихся стран (особенно крупных) – возрастет.

В 2008 г. Фарид Закария, известный политолог и редактор Newsweek International, писал, что у США есть два варианта. Они могут укрепить формирующийся миропорядок, сотрудничая с новыми «великими державами», поступившись частью своего могущества и привилегий, и согласиться с тем, что завтрашний мир будет отличаться разноголосицей и многообразием точек зрения. Или же они могут пассивно наблюдать за тем, как «взлет других» порождает рост национализма и раздробленности, который постепенно разорвет в клочья тот миропорядок, который США строили последние 60 лет (Закария 2008; 2009). Но он ошибался. США, едва восстановившись после кризиса, избрали третий вариант – подорвать мощь соперников и тем самым остаться на прежних позициях единственной сверхдержавы. Эти усилия США в последние несколько лет особенно увеличивают турбулентность в мире. При этом цена, которую мир заплатит за их амбиции, Соединенные Штаты, по всей видимости, не волнует. И хотя все чаще раздаются призывы, что США следует более трезво взглянуть на истинную цену якобы добрых намерений, оторванных от реальности (Хейвел 2015), американцы их не слышат.

Все это значит, что новый мировой порядок установится со значительными трудностями. Однако рано или поздно он установится, и это уже будет не американский мир. Но вопрос о том, не может ли «закат» США в конечном счете обернуться их новым «восходом», конечно, остается открытым и дискуссионным, тем более что очень многие американцы не хотят мириться с таким положением вещей. К тому же некоторая стабилизация американской экономики и активизация в традициях гегемонии внешней политики поддерживает надежды тех, кто верит, что американский век будет длиться долго. Многие надеются на некое технологическое или иное чудо, которое возродит американскую мощь, либо на способность США сдержать соперников. Разного рода возможности поддержать лидерство Соединенных Штатов отмечают многие (см., например: Милн 2008; Кеннеди 2009; Бреммер 2015; Тройо 2015). Насколько эти суждения обоснованы, мы рассмотрим ниже.

Необходимость нового порядка, проблемы переходного периода к нему и баланса сил. Бремя единственной сверхдержавы оказывается непосильным. Ей приходится считаться с тем, что ее воля сталкивается не просто с желаниями других наций, но уже с региональными, а то и мировыми интересами. Невозможно все время уверять, что интересы США – это интересы мира, немыслимо неопределенно долго нести бремя сверхдержавы, вмешиваясь во все (Бьюкенен 2015). Неудивительно, что даже поддержание претензий на это становится непосильной задачей, а реакция на недостаток сил – все более нервной.

В то же время надежды некоторых политологов и экономистов на скорый и обвальный крах США беспочвенны: такое сокращение, скорее всего, будет происходить постепенно, по мере того как объективные обстоятельства, включая рост периферийных стран, будут этому способствовать. Как говорит знаток «великих держав» П. Кеннеди, этот уход будет долгим (Кеннеди 2009; см. также: NIC 2008; Закария 2009 ). Кроме того, надо учитывать, что мир в целом пока еще заинтересован в сохранении американского лидерства (см., например: Барбер 2014; Закария 2009).

Действительно, ослабление лидерских функций США несет множество проблем. Обычно предполагается, что место США как лидера займет ЕС, Китай или кто-то еще (от Индии до России; но чаще всего речь идет о Китае). Тем не менее это глубокое заблуждение, дело вовсе не обойдется простой сменой лидера. Поэтому крайне необходимо активно исследовать весь спектр вытекающих из этого процесса последствий.

Наши предположения о принципах нового мирового порядка опираются на следующие выводы. Во-первых, на смену США не может прийти новый гегемон, который бы обладал таким же набором лидерских преимуществ, каким сегодня обладают Соединенные Штаты. А следовательно, потеря США статуса лидера приведет к коренному изменению всей структуры мирового экономического и политического порядка. И поэтому (а также и по многим другим причинам) утрата США роли лидера будет означать глубокую, весьма трудную и кризисную трансформацию самой Мир-Системы, даже ближайшие последствия которой во многом неясны (подробнее об этом см.: Grinin 2009; 2011; 2012a; 2012b; Grinin, Korotayev 2010b; 2011; 2015).

Во-вторых, ослабление лидерских возможностей Соединенных Штатов неизбежно и будет проявляться все заметнее при сохранении у США целого ряда преимуществ перед другими конкурентами в борьбе за лидерство (Бреммер 2015; Бирлинг 2015; Зaкария 2009). В-третьих, мир в определенной мере заинтересован в «мягком» лидерстве США, но никак не в диктаторе, задача которого – любыми методами подорвать мощь соперников. В-четвертых, для перехода к новому состоянию мира придется на ощупь искать и формировать принципы и условия, создавать прецеденты и нужные комбинации. Следовательно, это будет трудный и долгий поиск. В-пятых, путь к новому мировому порядку связан с временным усилением турбулентности и конфликтности, нестабильности, борьбы различных версий нового порядка, то есть с наличием определенного мирового «беспорядка».

Таким образом, сегодня все отчетливее просматриваются тенденции к тому, что новый мировой порядок будет иным, миром без гегемона, хотя он и будет включать в себя те или иные центры силы и влияния, среди которых, возможно, важнейшим будут оставаться США. Но они могут претендовать только на звание «первого среди равных», а не на роль сверхдержавы и гегемона (NIC 2008; Закария 2009). Соответственно вырисовываются два сценария «ухода» США: 1) осмысленный и наиболее выгодный для них в долго-срочной перспективе путь строительства нового мирового порядка с максимальным сохранением своего влияния, но не диктата; 2) ожесточенная борьба США за сохранение статус-кво, включая всевозможные действия по подрыву и ослаблению соперников. Это будет неизбежно создавать постоянную напряженность и конфликтность. Пока создается впечатление, что США избирают второй путь (хотя очередной экономический кризис может заставить их свернуть на первый, правда, много времени и возможностей уже будет утрачено). Но даже при движении по второму пути США вынуждены будут все активнее искать союзников, формировать новые глобальные союзы (см. ниже). Так или иначе, именно борьба вокруг гегемонии США и позиция Америки в отношении крупных и быстрорастущих стран будет составлять главную интригу современных глобальных противоречий .

Почему усиление «беспорядка» в известной мере если не неизбежно, то более вероятно, чем «мягкий» переход? Прежде всего потому, что движение к новому состоянию требует мудрости и компромиссов со стороны всех, особенно США. Однако мудрость всегда являлась дефицитным качеством в среде политических элит. Но есть и более глубокие причины. Радикальное изменение баланса экономических сил в мире, о котором мы говорили выше, создает объективные условия для пересмотра мирового порядка. Однако оно вовсе не влечет за собой автоматическое изменение и военно-поли-тического баланса. Для этого, образно говоря, требуется «подтягивание» политической составляющей мирового развития (политической глобализации) к экономической. Очевидно, что вторая значительно опередила первую. И дальнейшее развитие без такого «подтягивания» будет затруднительным. Такое неизбежное сокращение разрыва между экономической и политической глобализацией мы назвали в свое время реконфигурацией Мир-Системы (см.: Гринин 2012; Grinin, Korotayev 2012).

Основные векторы этой реконфигурации − ослабление прежнего центра Мир-Системы (США и Запада), одновременное усиление позиций ряда периферийных стран и в целом – увеличение роли в мировой экономике и политике развивающихся стран. Проявляться процесс реконфигурации в разных странах и регионах может по-разному, часто непредсказуемо. При этом надо иметь в виду, что такое «подтягивание» политической составляющей глобализации к экономической происходит рывками и означает более или менее сильные политические и геополитические кризисы в тех или иных регионах мира. Мы рассматриваем кризисы и потрясения на Ближнем Востоке начиная с 2010 г., а также кризис на Украине именно как такие «реконфигуративные» кризисы, которые одновременно становятся и геополитическими, требующими изменения мирового порядка (Гринин и др. 2016). При этом становится все более вероятным возникновение серьезных и внезапных кризисов также в других регионах. Внезапность их может быть сродни землетрясениям. И, продолжая геологические сравнения, стоит заметить, что подобно тому как тектонические сдвиги происходят по линии наиболее пластичных участков земной коры на границах тектонических плит, такого же рода «реконфигурационные» кризисы также возникают в регионах и обществах, наименее устойчивых и лежащих на стыках геополитических «плит». И Ближний Восток, и Украина относятся к таким регионам . Поэтому можно предположить, что особенно сильные изменения будут происходить в периферийных странах, которые, образно говоря, лежат именно на таких «стыках».

Предшествующий формированию нового мирового порядка период «подтягивания» политической составляющей неизбежно втянет мир на определенное время (одно-два десятилетия) в турбулентную эпоху кризисов и усиления напряженности. Но экономическое развитие мира в этот период будет относительно слабым (Grinin 2009; Гринин 2012; Grinin, Korotayev 2012; 2014a; 2015), становясь амбивалентным фактором, не только дополнительно усиливающим напряженность, но и склоняющим страны к сотрудничеству.

IV. ПОЧЕМУ И КАК МИРОВОЙ ПОРЯДОК ДОЛЖЕН ИЗМЕНИТЬСЯ

Почему мировой порядок должен измениться? Сначала рассмотрим причины и направление вероятного изменения баланса сил. Необходимо четко различать два аспекта проблемы. Первый – объективные причины и тенденции, которые делают процесс изменения неизбежным. Второй – конкретный ход событий, предугадать который крайне сложно (здесь возможны временные и существенные победы США). И все же изменить ход событий радикально для США возможно только в случае, если они смогут вновь увеличить свою долю в мировом ВВП и других показателях, что пока представляется почти невероятным. Напротив, мы полагаем, что тенденция (пусть с колебаниями) более быстрого экономического роста развивающихся стран по сравнению с развитыми будет доминировать в ближайшие два десятилетия, что может необратимо повлиять на изменение мирового порядка. Чтобы лучше аргументировать данные идеи, рассмотрим в динамике, как трансформируются основные преимущества, позволяющие сегодня поддерживать гегемонию Запада, а именно: финансовое, технологическое и экономическое превосходство .

Финансовое преобладание – одно из самых главных преимуществ Запада, используемое в том числе и для обрушения экономики соперников. По объему оборота капиталов, мощи финансовых и банковских корпораций, стоимости активов и т. п. западные страны превосходят остальные государства едва ли не в той же степени, в какой ранее превосходили их в промышленном развитии. Также исключительно важным преимуществом западных стран являются свободно конвертируемые валюты. По мнению П. Кругмана (2013), странам с такими валютами можно не заботиться об объеме эмиссии и долгов. Действительно, в какой-то степени рост экономики Запада с 2008 г. в основном обеспечили именно финансовые технологии.

Преимущества западной валютно-финансовой системы являются важной частью современного мирового порядка (см., например: Сорос 2009). В какой-то мере в последние два-три десятилетия возникло новое разделение труда в мире: финансовая деятельность сосредоточилась в США и западных странах, а промышленное производство (в том числе и в обрабатывающих отраслях) в большей степени перешло в развивающиеся страны. Но разрыв в финансовой сфере будет сокращаться и потому, что рост экономик развивающихся стран требует соответствующей финансовой базы, и потому, что рано или поздно значимость валют и финансовых центров этих государств возрастет. Сегодня западные экономики находятся между Сциллой слабого экономического роста с низкими ставками и Харибдой сверхзадолженности, которая может грозить государственным дефолтом. Это своего рода ловушка, выход из которой неочевиден. Все это, особенно в связи с новыми финансовыми кризисами (которые неизбежны и могут обрушить надувшиеся «пузыри» акций и облигаций), в конечном итоге приведет к тому, что система международных расчетов, основанная на долларе, начнет трансформироваться, и это будет хорошей возможностью для изменения мировой валютной системы в целом. А с этим, естественно, уменьшится и превосходство Запада.

Технологическое превосходство. При сохраняющемся превосходстве Запада уровень его технологического отрыва все же уменьшается и будет уменьшаться за счет следующих тенденций. Во многих крупных корпорациях и научных лабораториях работает большое число ученых и технических специалистов из развивающихся стран (которые, соответственно, становятся носителями инновационной информации и технологии). Многих специалистов приглашают развивающиеся страны, другие сами охотно ищут такие вакансии, поскольку на Западе вакансий недостаточно. Такие государства, как Китай, стали активно приобретать целые корпорации с их технологиями. КНР и другие продвинутые развивающиеся страны несут технологии в менее развитые общества. ТНК вынуждены переносить все больше технологий в развивающиеся страны и частично поощрять в этих странах передовые научные исследования. И чем больше развивающиеся страны продвинутся в культурно-научном отношении, чем больше там будет квалифицированных научно-технических кадров, тем активнее пойдет процесс переноса в них части исследований (где издержки на персонал существенно меньше). Произойдет нечто похожее на перенос промышленных предприятий.

На формирование нового баланса значительно влияет технологическая составляющая, прорыв к инновационной экономике. Мы уже высказывали свои предположения, что новая мощная технологическая волна начнется в 2030–2040-е гг. (см.: Гринин А. Л., Гринин Л. Е. 2015). И от того, кто возглавит («оседлает») новый технологический уклад, во многом зависят контуры нового мирового порядка, тем более если эти инновации конвертируются и в военное превосходство. Разумеется, США имеют шансы удержать свое лидерство в мире. Но вполне вероятно, что прорыв к новым технологиям произойдет на стыке первого и третьего миров, в каких-либо ТНК, принадлежащих одновременно и метрополии, и периферийным странам (что, кстати, будет вполне логично для глобального мира).

Однако даже в случае нового технологического рывка на Западе этим обществам с ограниченными трудовыми ресурсами и населением, которое все более отвыкает от работы на промышленных предприятиях, будет сложно развернуть какие-либо новые инновационные массовые производства только в собственных государствах. И тогда либо начнется новый виток деиндустриализации, когда оставшаяся индустрия будет сворачиваться и переводиться за рубеж (что опять-таки усилит развивающиеся страны), либо часть инновационных производств начнет разворачиваться в развивающихся странах. То есть даже если технологический отрыв Запада произойдет вновь, он не будет столь значительным и фатальным, как случалось ранее.

Экономическое превосходство Запада в настоящий момент выражается в более высоком уровне организации и производительности труда, доходов на душу населения, общей трудовой и деловой культуры. Однако этот разрыв все же постепенно сокращается, поскольку производительность труда в развивающихся странах растет существенно быстрее, чем в развитых. Мы полагаем, что такая тенденция будет продолжаться еще достаточно долгое время. Дело в том, что в первых огромный рост производительности идет за счет притока сельского населения в промышленность и строительство, постепенной механизации сельского хозяйства. А в западных странах основные рабочие места создаются в сфере услуг, где рост производительности труда не слишком велик. При этом часть сферы квалифицированных услуг (программирование, менеджмент, бухгалтерия и т. п.) уходит в развивающиеся страны через информационные каналы (особого рода аутсорсинг, когда услуги оказываются людьми на удалении). В результате в западных странах у очень значительной части населения уровень доходов относительно низкий (ведь работа не слишком квалицированная), он не увеличивается или растет медленно, что приводит к постепенному размыванию среднего класса. Последний ранее был основой стабильности общества в развитых странах. Теперь же разрыв в доходах в обществе увеличивается (что достаточно опасно), а в развивающихся странах постепенно уменьшается, так как средний класс растет.

Резко повысить производительность в сфере услуг (например, за счет ее роботизации) если и возможно, то в отдаленном будущем. Но в целом даже такие прорывы не смогли бы переломить ситуацию с сокращением разрыва между развивающимися и развитыми странами. Уже сам по себе огромный растущий рынок развивающихся стран при неизбежных колебаниях, откатах и кризисах обеспечит тренд на экономический рост, рост производительности и благосостояния их населения, хотя на это потребуется несколько десяти-летий.

Соответственно экономическая структура Мир-Системы начнет перестраиваться, роль нынешнего ядра – уменьшаться.

Преимущества развивающихся стран. Третий мир начал движение к развитию, и его уже не остановить. С учетом его громадного населения это движение не может не быть грандиозным. Незападный мир составляет 6/7 всего населения нашей планеты и, что особенно важно, еще большую часть молодого населения (там живет примерно 7/8 молодежи мира). Развивающиеся экономики все заметнее настраиваются на рост, а население – на повышение своего образовательного, культурного, экономического уровня. При этом множество стран, в которых проживает примерно четверть населения планеты, пока мало затронуты стремлением к росту и улучшениям. Однако большинство из них рано или поздно осознают его необходимость. А в странах, которые уже начали свой подъем, до половины жителей придерживаются архаичного образа жизни. Иными словами, основная часть населения развивающихся стран фактически еще не включилась в подъем, в активное стремление к росту, заработку, повышению квалификации. То есть резервы роста здесь огромные.

Такое включение будет более массовым уже на уровне поколения, которое сейчас молодо, при этом разрыв в численности молодежи между первым и третьим миром будет увеличиваться. Волна за волной будут подниматься развивающиеся страны. Многие из них уже сегодня превосходят по населению Германию и приближаются к Японии, а другие, такие как Бангладеш (166,3 млн), Индонезия (253,6 млн), Нигерия (177,3 млн), превосходят Японию, составляя от половины или трех четвертей населения США (318 млн). Не говоря уже об Индии с ее 1,3 млрд человек – больше, чем во всех развитых странах, вместе взятых. И население это будет заметными темпами расти далее.

Также следует иметь в виду, что рождаемость в этих странах сокращается, где-то быстрее, а где-то медленнее. Следовательно, с одной стороны, какое-то время за счет подрастающих детей численность молодежи и трудовых ресурсов будет увеличиваться, но далее количество детей сократится, то есть иждивенцев станет меньше, а работающих больше (тем более что женщины, имеющие меньше детей, смогут также работать). Это создает так называемый демографический дивиденд. Развитые страны (и Китай) его уже истратили, зато во многих развивающихся странах будет наиболее благоприятное соотношение работающих и иждивенцев. А пожилых людей окажется не очень много . Это будет способствовать росту подушевого дохода. Таким образом, демографический аспект делает во многом неизбежным «подтягивание» развивающихся экономик к развитым, а в валовом отношении – к тому, что доля развивающихся стран станет существенно большей, чем развитых. На этом фоне проблемы обеспечения пожилых и престарелых людей на Западе будут только возрастать (см.: Гринин, Коротаев 2015).

А в долгосрочном плане в условиях глобализации и все более тесного взаимодействия экономик, роста значимости ТНК и финансовых потоков в целом, именно объемы производства и совокупная экономическая и демографическая мощь стран будут все заметнее определять баланс сил в мире и их влияние на формирующийся мировой порядок. Взгляды западного бизнеса (прежде всего ТНК) в условиях численно стагнирующего и стареющего населения собственных стран будут неизбежно обращены на растущие рынки и увеличивающееся количество потребителей в развивающихся странах. Будет продолжаться перенос разных форм экономической деятельности в эти страны. Вместе с активизацией экономических и финансовых стратегий развивающихся государств это сделает неизбежным изменение баланса сил и правил мирового порядка. Не следует забывать и о том, что среди населения развитых стран растет доля выходцев или потомков выходцев из развивающихся стран. К этому времени их будет очень много, а их влияние на общую культурную ситуацию в Европе и США, на политику и связь со странами исхода возрастет . И это может стать дополнительным крупным козырем развивающихся стран (наряду с культурными, технологическими и валютными вливаниями из развитых стран).

Переходный период и противоречивые тенденции. Такой период всегда содержит в себе множество противоречивых тенденций. Так, например, в условиях глобализации тенденция к сокращению суверенных прерогатив, многие из которых отчуждаются добровольно (например, при вступлении в различные наднациональные объединения, мировые соглашения и т. п.), объективна (Гринин 2005; 2008). Однако в настоящий момент наблюдается некоторый пересмотр отношения к суверенным полномочиям, поскольку целый ряд стран начал активно отстаивать свой суверенитет в связи с угрозой внутренней нестабильности, идущей от США. Но эта борьба за сохранение вроде бы старых институтов на самом деле означает борьбу уже за новый мировой порядок. Рассмотрим противоречия переходного периода на примере ТНК.

Создание новых транснациональных союзов. ТНК и метрополии. Сегодняшняя стратегия США, направленная на сохранение гегемонии, связана с созданием нескольких глобальных объединений, где Соединенные Штаты надеются доминировать и выгодно использовать ресурсы входящих в них государств себе на пользу. Это Трансатлантическое торговое и инвестиционное партнерство между США и Евросоюзом (TTIP); Транстихоокеанское партнерство (TPP); договор по торговле услугами (Trade in Services Agreement, TISA). Переговоры по последнему ведутся в обстановке секретности. В октябре 2015 г. было объявлено о подписании Транстихоокеанского партнерства. Но это соглашение еще требуется ратифицировать. В отношении двух остальных пока много споров по условиям и есть сомнения в том, что их подписание вообще состоится. Тем не менее при поиске компромиссов рано или поздно они могут быть подписаны, объединив в этом случае страны, производящие от 1/2 до 2/3 мирового ВВП (соответственно по паритету покупательной способности или по номиналу). В этом случае США получат определенную, хотя и не слишком большую, выгоду. Однако мы согласны с выводами некоторых обозревателей (см., например: Hedges 2015), что эти соглашения более выгодны скорее ТНК США, чем американской экономике в целом. Американская экономика, напротив, может быть ослаблена расширением импорта и дальнейшим выводом производств из страны. Так что больше всего выиграют от этих партнерств, вероятно, такие быстрорастущие страны, как Вьетнам или Малайзия. Возможно также, что прав С. Глазьев (2015: ч. 2), говоря об ошибочности навязчивого стремления США к формированию Тихоокеанской и Трансатлантической зон преференциальной торговли и сотрудничества без участия стран БРИКС. Он считает, что США совершают ту же ошибку, что и предыдущий мировой лидер – Великобритания, которая в пору Великой депрессии стремилась защитить от американских товаров свою колониальную империю протекционистскими мерами.

Сказанное дает нам возможность продолжить тему роли ТНК в непреднамеренном ослаблении Запада и усилении развивающихся стран (происходящем помимо воли ТНК, просто потому, что они ищут наибольшую эффективность). По сути, в настоящее время ТНК нельзя уже рассматривать как принадлежащие только Западу. Во многом они являются частью экономики незападных стран. Происходит определенный «отрыв» этих гигантских корпораций от метрополии, в которой им тесно, и вопреки своей воле они все больше «льют воду на мельницу» развивающихся стран. Точно так же английские технологии и капиталы «оплодотворили» в XIX в. подъем США, Индии, Канады, Австралии, а сама Англия перестала быть мировым лидером.

Да, США и европейские страны по-прежнему могут юридически воздействовать на ТНК в определенных отношениях (особенно в плане подключения к санкциям, соблюдения определенных правил, запретов на импорт технологий; подтасовывания статистики, использования рейтингов в политических целях, сотрудничества с разведкой). Но в подавляющем большинстве случаев они действуют свободно под влиянием тех импульсов, которые идут из разных секторов, рынков и движений. В связи с этим представляется, что с некоторого времени (в частности, с начала деиндустриализации и так называемой финансовой революции, то есть с 1980-х гг.) интересы ТНК и стран-метрополий постепенно расходятся. Как известно, корпорации имеют собственные цели (Гэлбрейт 1976), часто отличные от общенациональных. Полагаем, что чем активнее будут расти незападные экономики и создаваться глобальные экономические объединения развитых стран с развивающимися, тем заметнее будет расхождение между интересами ТНК и экономик их стран-метрополий. Другими словами, представляется, что ТНК будут все активнее уходить на рынки развивающихся стран, если экономические возможности последних будут сулить им бóльшие прибыли. Тем более если топ-менеджмент таких корпораций будут во все большей степени составлять неамериканцы и неевропейцы.

Эпоха новых коалиций и контуры нового мирового порядка. Переход к новому порядку – это всегда поиск новых комбинаций. Неудивительно, что процесс «подтягивания» политической составляющей также вызвал усиление стремления к поиску новых союзов и партнерств, часто непривычных, нелогичных и неустойчивых (что не отменяет, разумеется, стремления сохранить старые объединения). Это движение, как мы видели, захватило даже США, хотя ранее они считали себя самодостаточными. Этот процесс активного создания различных союзов, комбинаций стран и их объединений мы назвали эпохой новых коалиций (см.: Гринин 2009б; 2012); он и станет основанием для формирования нового мирового порядка. Процессы формирования новых комбинаций и поиска новых оснований пойдут более активно после того, как острая фаза борьбы за сохранение гегемонии США в прежнем виде покажет неизбежность и разумность смены курса для этой страны (что уже прослеживается в заявлениях некоторых кандидатов в президенты).

Возможно, наиболее ярким примером процесса создания новых коалиций является БРИКС, которая появилась первоначально как фантазия экономиста, а затем обрела черты реального союза. При этом участие в данном неофициальном союзе открывает возможность присоединения к другим союзам, таким как ШОС или ЕврАзЭС. Это показывает, что страны будут участвовать в значительно большем количестве различных блоков, союзов и партнерств, чем сегодня, причем при активизации привлечения в союзы новых членов комбинации могут быть самыми разнообразными. В то же время в результате на какое-то время подвижность партнерств в рамках Мир-Системы усилится, возникающие союзы и коалиции порой могут представляться химерическими или эфемерными, что способно дополнительно усилить общую турбулентность.

По мере осознания того, что начинает формироваться новый мировой порядок, усилится конкурентная борьба за то, кто станет направлять процесс его формирования в мире и отдельных регионах. И тем силам, которые будут претендовать на лидерство, придется действовать под лозунгами более справедливого мирового и регионального устройства, для чего, естественно, необходимы союзники и блокировки. Поэтому неизбежно начнется перегруппировка сил на мировой и региональных аренах. В этом случае характер отстаивания национальных интересов, формы конфликтов постепенно начнут приобретать иной вид. Мы надеемся, что после определенного периода «игры без правил» мировая арена все же начнет рассматриваться как общее поле интересов, на котором надо устанавливать и поддерживать приемлемые и выгодные для всех правила игры. А это значит, что в самой концепции внешней политики постепенно, но очень неравномерно в ее практическом осуществлении откровенное преследование эгоистических интересов государств станет занимать меньше места, чем сегодня . Сказанное звучит утопично. Тем более что за последние несколько лет эгоистические подходы и двойные стандарты в политике как будто даже усилились. Однако, возможно, это свидетельствует о том, что мир находится на пути поиска принципов нового устройства. Вероятно, для этого потребуется пережить какие-то катаклизмы (вроде нового экономического кризиса), поскольку именно в кризисные моменты ситуация меняется более активно.

В процессе поиска наиболее устойчивых, выгодных и адекватных организационных решений постепенно некоторые из новых наднациональных союзов и объединений могут превратиться из временных в постоянные, тем самым начнется выработка эффективных институциональных форм нового миропорядка. В этом же процессе начнут вырабатываться некоторые новые нормы мирового права и новые общие принципы мирового порядка. А страны, продолжающие в грубой форме отстаивать национальный эгоистический интерес, в конечном счете проиграют.

V. ИЗМЕНЕНИЯ, НЕОБХОДИМЫЕ ДЛЯ ФОРМИРОВАНИЯ НОВОГО ПОРЯДКА

Итак, турбулентная эпоха должна в идеале привести к формированию нового баланса сил, к выработке основных принципов нового мирового порядка. Рассмотрим некоторые из этих принципов, но основе которых, возможно, он будет выстроен.

1. Система глобального влияния

Глобализация как объект регулирования и учета интересов. Мы думаем, что именно глобализация, как бы к ней ни относились, станет экономической основой для продвижения в формировании нового мирового порядка. Но для более устойчивого порядка необходим некий консенсус и опора на принципы компромисса, такие, как: «в одной лодке», «друзья – соперники», «не использовать недопустимых средств» и т. п. То есть в условиях неизбежного соперничества и попыток «перетянуть одеяло на себя» необходимость поддержки какого-то приемлемого устойчивого положения должна рассматриваться в качестве императива.

Поэтому мы полагаем, что хотя бы некоторые процессы глобализации должны быть оформлены в виде писаных или неписаных правил. Потребуется определенное упорядочение международной финансовой и экономической деятельности (в этом будет заинтересовано большинство стран, осознавших тяжелые последствия экономических кризисов). Здесь, разумеется, откроется большой простор для попыток усилить позиции определенных стран и блоков. Поскольку в процессе глобализации роль ТНК очень велика, каким-то формальным образом должны быть определены и позиции этих корпораций. В целом нам представляется, что, с одной стороны, должна усилиться ответственность корпораций за их публичные действия. Так, сегодня заявление крупнейшего рейтингового агентства может обрушить валюту, а то и экономику даже большой страны. Эти возможности должны быть ограничены соответствующей ответственностью (и уже ограничиваются, например правилами ЕС). Но с другой стороны, ТНК могут получить некоторые дополнительные привилегии и права. Какие, пока неясно, но понятно, что вокруг этого будет вестись довольно длительная и напряженная борьба. Еще одним серьезнейшим пунктом станет вопрос о мировой валюте, от решения которого зависит очень многое. Но, по-видимому, здесь движение будет двусторонним. С одной стороны, сохранятся и усилятся попытки развивающихся стран продвигать свои валюты и пытаться усилить их роль на международном финансовом рынке и пр., а с другой – грядущие мощные финансовые потрясения неизбежно приведут к хотя бы частичному пересмотру роли доллара в мире.

Усиление роли наднациональных союзов. О мировых регулирующих органах. Представляются вероятными следующие тренды: а) рост значения наднациональных организаций, представляющих интересы своих членов на мировой арене; б) некоторое упоря-дочение процесса трансформации национального суверенитета (в чем-то он сократится, в чем-то – усилится), так что национальное государство останется ведущим субъектом международного процесса, но уже будет вынуждено сосуществовать с другими субъектами – наднациональными и транснациональными; в) возникновение смешанного характера «концерта» мировых игроков в виде государств, их различных союзов, а возможно, и каких-то отдельных корпораций или организаций (подобно тому, как в средневековых парламентах и органах были представлены сразу и территории, и корпорации, и города, и знатные люди и т. п.).

Если такого рода наднациональные союзы получат определенные возможности влиять на ситуацию в мире, а тем более формальное право голоса на международных форумах, то это, с одной стороны, усилит стремление вступать в них, с другой – более тесно сплотит их членов изнутри.

Разумеется, встает вопрос о каких-либо новых мировых институтах, которые бы позволяли претворять новые принципы в жизнь. Хотя старые мировые органы вряд ли смогут играть соответствующую роль, в то же время они едва ли будут демонтированы. Скорее новые институты будут создаваться параллельно старым.

Новый мировой «концерт»? Итак, с одной стороны, система участников международной арены начнет постепенно трансформироваться, причем в сторону наднациональных акторов, с другой – разумеется, в ближайшие десятилетия трудно рассчитывать, что удастся создать систему, в которой могли бы эффективно участвовать все. Именно поэтому сокращение национального представительства за счет наднациональных объединений могло бы стать эффективным путем. Но в любом случае основную роль стали бы играть наиболее крупные наднациональные объединения и государства (последние могли бы быть представлены и самостоятельно, и от имени объединений).

Если новый порядок не будет ни однополюсным, ни двуполюсным, то соответственно, скорее всего, он будет представлять собой некий коллектив крупнейших игроков (стран и союзов). Что-то вроде G-x, то есть объединения трех – пяти – семи или более крупнейших держав и блоков, которые смогут каким-то образом обеспечивать и гарантировать новый порядок. Это могут быть, например, США вкупе с Тихоокеанским партнерством или каким-нибудь блоком, ЕС, Китаем, Индией, Россией. Либо последние три страны будут представлены также объединением БРИКС. Итоговый расклад сил может быть самым разным. То есть возникнет некий новый мировой «концерт» государств и надгосударственных союзов. Разумеется, всякого рода конфликты и коллизии всегда будут иметь место, но все же наиболее крупным игрокам договориться будет проще. А чтобы порядок держался, тренд должен идти в сторону институционализации этого «концерта» (возможно, с учетом опыта ООН, но более эффективно оформленного, что-то вроде права вето с несколькими уровнями участия и разными правами).

2. О принципах нового мирового порядка

Новый мировой порядок потребует достаточно устойчивого баланса сил и интересов, новых моделей наднационального управления и координации мировых процессов, новых принципов, способствующих уменьшению противостояния и стимулирующих сотрудничество. Сформулируем их краткий перечень.

1) Плюрализм политических режимов , то есть признание: а) правомерности и легитимности всех режимов; б) идеи, что любой режим (включая и демократический) имеет свои плюсы и минусы; в) ценности плюрализма режимов (подобно плюрализму религий).

2) Отказ от насильственного навязывания институтов (в том числе и насаждения демократии).

5. Перспективы формирования всеобщего мирового языка.

Судьба языков как в прошлом, настоящем, так и в будущем всецело зависит от судеб их носителей. Поэтому перспективные пути языкового развития можно понять лишь на фоне общественного развития наций и народностей. Говоря о будущем, прежде всего следует четко разграничивать два его аспекта - далекое будущее и время, непосредственно прилегающее к нашей эпохе.

В связи с оживлением за последние годы теоретических исследований проблема всеобщего языка привлекает к себе все большее внимание ученых. Мнения ученых, касающиеся вопросов будущего единого языка, в основном сводятся к двум взаимоисключающим тезисам: одни утверждают, что будущим общим языком человечества станет один из национальных языков, другие полагают, что таким языком может стать лишь искусственный язык, наделенный лучшими чертами национальных языков. Сторонники обеих концепций по-своему аргументируют свои положения.

Другая группа ученых полагает, что будущим языком человечества может быть искусственно созданный язык, обогащенный за счет национальных и межнациональных языков. «Не исключено,- пишет В. Г. Костомаров,- что когда-нибудь люди создадут весьма совершенный искусственный язык и откажутся от сослуживших свою службу естественных языков».

Мнения ученых расходятся относительно того, следует или нет уже теперь разрабатывать в научном плане теоретические вопросы будущего всеобщего языка. Одни считают, что о них «надо думать, писать, говорить, спорить уже сегодня», что «язык будущего есть проблема настоящего: в будущем (быть может, не столь отдаленном, как это кажется) всеобщий язык перестанет быть проблемой - станет живой реальностью как второй язык всех народов мира. Именно в наши дни проблема всемирного языка может и должна стать объектом плановой научной разработки».

Мнение других, пожалуй, наиболее полно сформулировал чл.-корр. АН СССР В. А. Аврорин, который замечает, что у нас нет никаких объективных данных, чтобы судить о том, в каких формах будет протекать процесс образования единого языка: будет ли это чем-то вроде спортивных соревнований по олимпийской системе с конечной победой одного из языков, будет ли это постепенное смешение всех или хотя бы нескольких из существующих языков на основе полного равноправия или, наконец, это будет искусственно созданный язык с логически безукоризненной структурой. «Решение этих вопросов - продолжает ученый - и даже составление прогнозов в этом отношении - дело отдаленного будущего».

Проблемы национально-языкового развития в ближайшем будущем, несомненно, требуют глубокой разработки. От степени их изученности во многом зависит практика культурного строительства. Не секрет, что недостаточная разработанность тех или иных вопросов иногда приводит к некоторым недочетам в практической деятельности (например, в народном образовании, издательском деле и др.).

В более широком плане следует изучать перспективные процессы языкового развития в мировом масштабе, наиболее характерной чертой которого является развитие национальных языков и выделение их из среды нескольких мировых языков.

Проблемы языков международного общения до сих пор не привлекают еще к себе достаточного внимания. Перед социолингвистами стоит задача глубокого исследования закономерностей расширения функций русского языка как одного из мировых языков современности и перспективы их изменения в будущем.

В связи с развитием крупных наций на мировые просторы выходят также их языки. Таким образом, перспектива увеличения числа «мировых языков» в будущем весьма реальна. Не без основания утверждают, что количество официальных международных языков (ныне их 6) в ближайшем будущем может увеличиться до 10-12. Кроме того, много ценного печатается и на других языках.

Более распространенными стали искусственные языки, созданные на базе нескольких европейских языков, особенно воляпюк и эсперанто. Воляпюк был создан И, М. Шлейером в 1880 г.; через 20 лет существовало около 300 воляпюкских обществ, выходило 25 журналов, было более тысячи учителей.

Еще большую известность и применение получил эсперанто. Он был создан польским врачом-полиглотом Л. М. Заменгофом

(1859-1917). Название языка происходит от псевдонима, под которым вышла в 1887 г. первая книга создателя языка -на языке эсперанто. Esperanto значит "надеющийся" (тот, кто надеется). В том же году в Варшаве вышли первые учебники нового искусственного языка. Заменгоф составил словарь, сборник художественных произведений, перевел на новый язык “Ревизора” Гоголя, “Жоржа Дан-дена” Мольера, “Гамлета” Шекспира, “Ифигению в Тавриде” Гёте; составил 2630 пословиц и поговорок

Заменгоф обращался к рабочим и крестьянам, подчеркивая, что новый вспомогательный язык будет способствовать общению и взаимопониманию народов. Через 20 лет было уже около 2000 эсперантистских организаций; в 1890 г. было издано 28 книг на эсперанто, в 1920 г.- уже свыше 3200. В 1905 г. в городе Булонь-сюр-Мер во Франции прошел первый международный конгресс эсперантистов, в 1908 г. была создана международная организация эсперантистов Universale Esperanto Asosio - ИЕА.

Эсперанто завоевывает мир. Наиболее активно работают эсперантисты в Болгарии, Вьетнаме, Японии, Польше, скандинавских странах, Англии, Румынии, Чехословакии, Франции. Международный эсперантистский союз охватывает около 50 национальных союзов, поддерживает связи с 80 странами, проводит международные конгрессы и конференции; 13 радиостанций систематически ведут передачи на языке эсперанто, на этом языке издаются журналы и газеты. Литература на эсперанто, которая издается 70 издательствами мира, охватывает не только оригинальные и переводные романы и повести, драматические произведения |И стихи, но и научные труды и диссертации. Крупнейшая эсперантистская библиотека в Лондоне насчитывает свыше 30 тыс. названий.

В нашей стране эсперантисты существуют с 1921 г. После второй мировой войны интерес к международному вспомогатель-

ному языку был оживлен на VI Всесоюзном фестивале студентов и молодежи, который проходил в Москве (1957). В 1979 г. Была создана Ассоциация советских эсперантистов.

Система эсперанто проста и логична: язык имеет всего 16 грамматических правил и около 40 суффиксов и предлогов". Всякое слово читается так, как оно пишется, каждой фонеме соответствует отдельная буква латиницы. Ударение в слове - всегда на предпоследнем слоге слова.

Словоизменение, формообразование и словообразование осуществляется по принципу простого присоединения: эсперанто

состоит из корней и аффиксов. Части речи и формы узнаются по формообразующим суффиксам (окончаниям агглютинативного типа): если слово оканчивается на -о, то это имя существительное (например, porto - отец; felico - счастье); если на -а, то это имя прилагательное (например, patra - отцовский; felica - счастливый, tria - третий, mia - мой); если слово оканчивается на -е, то это наречие (например, patre - по-отцовски, felice - счастливо, trie - в-третьих, rnie - по-моему).

Родовых форм нет; множественное число показывается суффиксом -j: felicaj patroj - счастливые отцы; имеется одна простая

форма косвенного падежа - винительного, показателем которого является -п: lampon - лампу; остальные падежные формы образуются с помощью предлогов: de - показатель родительного падежа, per - творительного и т. п. (например: Mi scribas leterojn al miajn fratojn - Я пишу письма моим братьям). Есть- один артикль -la.

Глагольные формы также показываются суффиксами-окончаниями: -t - инфинитив (labori - работать, legi - читать); -и-

повелительное наклонение (legu - читай, // skribu leteron - Пусть он напишет письмо), -us- сослагательное наклонение (Mi legus, se mi havus tempo - Я читал бы, если бы имел время); -as, -is, -os образуют временные формы глагола: (mi) labor as, laboris, laboras - (я) работаю, работал, буду работать.

Формы лица и числа у глагола образуются аналитически - путем прибавления к формам времени или наклонения личного

местоимения: mi - я, а - ты, И - он, Si - она, ge - оно; ni - мы, vi - вы, ili - они; oni - неопределенное местоимение. Залоговые формы образуются путем прибавления суффиксов -tit- (действительный) и -t- (страдательный) к форме настоящего,; прошедшего и будущего времени; добавление окончания -а дает причастную форму, -е - деепричастную (наречную): leganta - читающий, leginta - читавший, legonte - тот, кто будет читать; legante - читая, leginie - прочитав, legonte - собираясь читать; legata - читаемый, legita -- прочитанный. Словообразование осуществляется при помощи суффиксов и приставок, причем свободное присоединение их дает возможность образовать от одного корня от 20 до 60 производных слов. Вот несколько суффиксов и префиксов: -ism (komunismo), -ar (обозначает собрание однородных предметов: arbaro - лес, при arbo - дерево, vagonaro - поезд, при uagon - вагон); -an (darvinano - дарвинист), -in (fitino - дочь, при filo - сын, patrino - мать, при patro - отец), -id (bovido- теленок, при bovo - бык),

Cj- (уменьшительный суффикс имени: fradio - братец, от frato) и -nj- (суффикс уменьшительного женского имени Sonjo от Sofio) и т. п.; re-------- повторение и обратность действия (redoni - возвращать, давать обратно, при doni - давать), mal - обозначает противоположное действие, состояние, качество (malfermi - открывать, при. fermi - закрывать).

Искусственный международный язык, несмотря на логичность и разумность его системы, не может выполнять роль

Полифункционального языка человечества: его роль - роль вспомогательного языка. Более широкое распространение эсперанто приводит к тому, что в нем возникают орфоэпические варианты, лексическая и словообразовательная синонимия

В феврале 1905 года норвежский исследователь Руаль Амундсен взорвал ледяное иглу эскимосов с помощью динамита. Сделал он это в отместку за неподобающее поведение аборигенов: не имея понятия о частной собственности, эскимосы позаимствовали съестные припасы из трюмов корабля этнографической экспедиции.

Сам Амундсен считал, что хорошо понимает язык жителей заполярья. Он перенял у них множество полезных навыков: овладел умением обращаться с ездовыми собаками, научился строить иглу, изучил принципы выживания во льдах. Однако язык инуитов – инуктитут – оказался не так прост, и договориться не всегда получалось даже у опытного норвежца.

История знает множество примеров, когда люди, не понимая друг друга, решали проблемы открытым конфликтом. Казалось бы, английский, как язык мирового значения, вопрос коммуникации закрывает. Но людей не покидает надежда придумать универсальный язык, адаптированный под возможности новых технологий.

Вавилонское смешение языков

Карта связей в индоевропейской языковой группе

Русский, английский, французский, греческий и многие другие языки родственны друг другу – все они произошли от общего предка, называемого индоевропейским или праиндоевропейским языком. Есть множество гипотез по поводу происхождения этого языка, но все они сходятся в том, что примерно 6 000 лет назад уже существовал «универсальный» единый язык для множества народов.

В Античности международным был древнегреческий язык. Более тысячи лет в Европе латинский язык использовался для международного общения. В мусульманском мире аналогичную роль играл арабский язык.

В 16-17 веках как международный использовался испанский язык (языком мирового значения остается уже пять веков). Языки разных народов, сменяя друг друга, доминировали в Европе: французский, немецкий, английский.

Однако ни один язык во все времена не мог претендовать на звание «идеального». Дело в том, что любой язык дает больше преимуществ носителю, чем человеку, который вынужден осваивать его «с нуля» во взрослом возрасте.

Изобретая письменность

Список из 40 родов языка Уилкинса

В мире насчитывается 7000 естественных языков, но люди продолжают придумывать собственные новые языки. Некоторые делают это для развлечения, но многие стараются принести реальную пользу. В книге «Поиск идеального языка» Умберто Эко писал о 83-х отдельных проектах по созданию идеальных языков в 17-18 веках. На общем фоне исследований выделялась огромная работа Джона Уилкинса «Опыт о подлинной символике и философском языке».

В основу системы Уилкинса положен принцип пазиграфии – она состоит из набора «строительных блоков», из которых можно построить все возможные вещи и понятия. Предложенная система не имела орфографии, а каждый символ представлял собой непосредственное «изображение» какого-либо понятия без фонетического соответствия.

Работа Уилкинса осталась исключительно философским исследованием и не привлекла много сторонников. Однако к 19 веку в Европе возросла потребность в транснациональной коммуникации, а устаревший латинский язык, не обладающий необходимой гибкостью для ведения современных торговых, военных и политических переговоров, уже не мог играть роль универсального языка.

Алфавит эсперанто

Наиболее успешной попыткой изобрести универсальный международный язык можно назвать эсперанто, создатель которого Людвик Заменгоф удачно использовал лексику крупных европейских языков и составил грамматику, достаточно простую по структуре. Эсперанто легко учить, особенно на начальном этапе, вследствие простой грамматики и отсутствия исключений.

Сейчас в мире насчитывается по разным оценкам от ста тысяч до двух миллионов человек, говорящих на эсперанто, причем примерно для двух тысяч человек язык эсперанто является родным. Эсперанто остается фактически единственным искусственным языком, которым владеет много людей во всем мире.

Семаграфическая система (линейный графический язык) блиссимволика

Нельзя сказать, что эсперанто уникальный в своем роде. Концепции «совершенных» языков не всегда ограничивалась только лишь философскими трактатами. Язык блиссимволика, созданный Карлом Блиссом в первой половине 20 века, сегодня используется в обучении инвалидов с ограниченными возможностями для общения. В блиссимволике используется значение слов, а не построение их из фонем. Язык состоит из нескольких сотен базовых графических блисс-символов, представляющих определенные понятия. При объединении эти символы принимают новые значения.

Ифкуиль – искусственный язык, который по праву можно назвать эзотерическим. На иллюстрации – пример письменности

Однако не всегда «идеальный» язык отличается простотой. Лингвист Джон Кихадо почти тридцать лет создавал язык ифкуиль, отличающийся крайней сложностью: в нем применяется лексикон из 3600 семантических корней, развиваемых с помощью сложной, матрицеподобной грамматики, разработанной для максимально точной и эффективной передачи смысла. В результате на ифкуиле фразу из 15−20 слов можно выразить одним «емким» словом.

Путь к совершенству

«… но насчёт языка ты в чём-то прав. Когда ты обращаешься непосредственно к нему, то он превращается в трёп, уловку. Всё равно что описывать сновидения дымовыми сигналами. Язык великолепен, благороден – ничего лучше, наверное, человеческое тело не в силах совершить, но нельзя превратить закат в цепочку похрюкиваний, ничего не потеряв. Язык ограничивает».
Питер Уотс «Ложная слепота»

Цитата очень хорошо передает огромную проблему искусственных и естественных языков. Мы пользуемся всего-то «костылями», чтобы помочь хромому. Язык ограничивает, а если предположить, что язык влияет и на наше мышление, то становится понятно, в какие жесткие рамки мы загоняем сознание.

Существует гипотеза лингвистической относительности (так называемая гипотеза Сепира-Уорфа), которая предполагает, что структура языка влияет на мировосприятие и воззрения его носителей, а также на их когнитивные процессы. Таким образом, язык определяет мышление, и, соответственно, лингвистические категории ограничивают и определяют когнитивные категории.

К слову, подобные размышления приходили и к создателям языков программирования. Пол Грэм, основатель Y Combinator и известный Lisp-евангелист, вообще заявил, что «типичные программисты удовлетворены любым языком, которым им пришлось пользоваться, потому что тот диктует им, как они должны думать о программах».

Разработчик Юкихиро Мацумото, создатель Ruby, говорил, что одним из источников вдохновения для разработки его языка был научно-фантастический роман Сэмюэла Дилэни «Вавилон-17», основанный на гипотезе Сепира-Уорфа. В романе писатель продемонстрировал красоту выдуманного аналитического языка, позволяющего ускорить мышление благодаря представлению мира с помощью четких схем.

Язык – естественная клетка для наших мыслей, эмоций и чувств. Но, кроме того, он обладает еще одним существенным ограничением: его надо учить. Выучить правила, запомнить слова, разобраться с грамматикой – все эти требования оказывают воздействия на наш перегруженный заботами мозг.

Со временем к создателям искусственных языков пришло понимание, что универсальный язык должен отвечать одному требованию – его не нужно учить. А это значит, что язык должен быть пиктографическим, основанным на использовании иконических знаков. Есть очень редкие пиктографические языки – к примеру, трансцендентная алгебра и паленео. Есть и те, которые мы встречаем каждый день – системы знаков дорожного движения и эмодзи. Возможно, именно в этом направлении будет развиваться язык будущего – с пиктограммами, раскладывающими смысл на составные части.

Общение с пришельцами

Бинарный способ общения с пришельцами

Во время работы над фильмом «Прибытие» режиссер Дени Вильнёв обратился за помощью к ученым Стивену и Кристоферу Вольфрамам. Стивен занялся кораблем пришельцев, а его сыну Кристоферу была поставлена задача анализа и написания кода для вымышленного нелинейного, визуального языка, на котором могли бы общаться пришельцы.

Вид пластинки с «Пионера»

Вольфрамы сделали предположение, что не всякая математика подходит на роль универсального языка. Часть математики тесно связана с нашей историей и нашим восприятием мира, что ставит под сомнение возможность адекватного межпланетарного общения. Исходя из этих соображений, отправлять на зонде «Пионер» схему спектральной линии водорода, созданную Карлом Саганом, было ошибкой. Инопланетяне просто не поняли бы наших умозаключений. Вместо этого, возможно, стоило бы сосредоточиться на единичных и двоичных последовательностях.

То, что вы видите на картинке выше, это не фантазия дизайнера, а работа абсолютного реального софта, созданного Вольфрамом для формирования базы известных слов и понятий, почерпнутых из формы в составе логограммы пришельцев. Логограмма (круг, выглядящий как пятно от чашки кофе) при дешифровке разбивается на 12 элементов. Каждая секция представляет собой часть простого либо сложного предложения. Таким образом, в основе языка пришельцев также находятся простые пиктограммы.

Как мы помним, на практике с пришельцами предлагают общаться несколько иным образом. На борту «Вояджера» находится пластинка со схемой излучения атома водорода для получения метрических и временных единиц, а также карта пульсаров, на которой помечено положение Солнца в Галактике.

Ученые также постарались с помощью «Вояджера» дать пришельцам представления о нашем «словаре». Цифры были определены путем соотнесения двоичных и арабских знаков и групп точек. Используя схему водорода, авторы определили единицы веса, длины и времени.

Действительно ли наши представления о возможностях пришельцев помогут наладить с ними контакт? Ответ на этот вопрос дать невозможно. Но эксперименты по созданию межпланетного языка могут помочь нам самим выработать правила для общения внутри цивилизации, начавшей экспансию в космос.

Общение будущего

Среди многих других нововведений 21 века одним из самых главных можно назвать новые формы общения. Оно стало мгновенным, междугородним и международным. Робототехника, виртуальная реальность и экстраординарные научные инновации расширяют наши возможности по коммуникации с помощью всех пяти чувств. Прорывы в биологии и неврологии открывают многообразные возможности – к примеру, мы уже можем подключить мозг к компьютеру и передать нашу мысль в сеть.

В будущем язык подвергнется трансформации, потенциально далеко за пределами тех форм, о которых мы думали раньше. Даже такие неизменные вещи, как интимные отношения между людьми, изменятся: мы можем с помощью интернета передавать ощущения через сенсорные датчики, покрывающими буквально всё тело, между двумя или более людьми в режиме реального времени. Различные «умные» устройства имитируют ощущения физического прикосновения с удивительной точностью – вы можете услышать пульс партнера или ощутить поцелуй, находясь друг от друга на расстоянии в тысячи километров.

Вместо того, чтобы просто отправить собеседнику смайлик, вы сможете удаленно пожать ему руку. Знаете, иногда вместо тысячи слов необходимо просто обнять человека – и с помощью сенсорных устройств сделать это можно будет в любом месте, где вы находитесь.

Успехи в нейробиологии и биотехнологиях также дают надежду, что мы сможем по сети обмениваться сразу эмоциями. Зачем говорить какие-то слова или бросаться надоедливыми смайликами, если можно сразу сообщить другому человеку, что ты чувствуешь? Эмоция, вероятно, и есть самый универсальный язык из всех существующих – каждый человек способен испытывать гнев, радость или печаль.

Мы быстро приближаемся к точке, за которой общение в сети становятся более простым и понятным, чем общение в реальной жизни. Более того, вовсе не обязательно будет общаться с другим человеком. Вашим контактом в гиперреалистичной версии ICQ может стать IBM Watson. Люди будут общаться с машинами, дружить с роботами и даже любить роботов. В этом мире, возможно, всё будет понятно уже без слов.

Заключение

Если «идеальный» означает четкий и недвусмысленный, то построение идеального языка означает сознательное отсечение всего выразительного диапазона. Идеальный язык в первую очередь безмерно скучен – это не язык Пушкина, Достоевского, Шекспира или Бальзака. На нем нельзя сказать ничего нового и интересного. Он не способен вас удивить. Он не даст вам новых уникальных способов взглянуть на мир.

Идеальный язык позволяет вам быстро обмениваться информацией – и не более того. Богатство и выразительность языка кроется в его истории, эволюции, заимствованиях, правилах и исключениях. В конечном счете, несовершенство несовершенного языка позволяет нам модифицировать его в зависимости от собственных задач, целей, моды и настроения. Никакой искусственный язык не может проявить такую гибкость в адаптации.

Всё вышесказанное вовсе не означает, что язык нельзя модифицировать. Наоборот, технологии дают нам возможность дополнить существующие каналы общения. Даже идеальный язык не способен отразить всё, что происходит с нами или вокруг нас. Прямой обмен эмоциями, чувствами, любой информацией, проходящей через восприятие тела как материального объекта, обладающего физическими свойствами, выводит нас на новый уровень коммуникации – с людьми, умными устройствами и самим искусственным интеллектом.

В данном параграфе мы попытаемся показать, что произойдет с английским языком, какой будет следующий мировой язык всех народов, и попытаемся показать проблему исчезновения традиционного английского языка, постараемся показать, что наш родной русский язык тоже стоит под угрозой исчезновения.

Был выбран путь всеобщей унификации языка. Это свидетельствует распространения английского языка во всем мире. По мнению некоторых ученых, распространение служит поводом для развития в языке своего «сленга», чтобы хоть как-то отгородиться от остального населения планеты.

Таким образом, получается, что сами англичане не желают общаться со всем миром на одном языке, пусть даже и родном. К примеру, американский язык, иначе «американский английский», - это тот же язык туманного Альбиона, только с изменением смысла некоторых слов и присущей американцам «жеваностью» и соответственно невнятностью. В конце концов, две страны несколько веков назад разделили океанские просторы, а телевидения и прочих средств поддержания постоянной коммуникации тогда не было.

То же может произойти и с нашим родным языком. Он может стать однотипным английскому языку, только с русскими элементами, русский английский или русский британский (или, еще хуже, русский американский). Либо наша «родная мода» выйдет на какой-то другой уровень, за счет своих внутренних ресурсов (например, снижения употребления ненормативной лексики, во что, правда, верится слабо). Что будет дальше, покажет только время.

А время может показать развитие технологий быстрого машинного перевода. Тогда уже будет вообще не важно, на каком языке говоришь. Произойдет стирание языковых барьеров - единым для всех языком будет «машинный». И будут люди общаться друг с другом, сидя у компьютера дома.

На распространенность языка, в частности английского, в будущем могут повлиять также демографические процессы; возможные политические и торговые союзы в Азии, на Ближнем Востоке и в Латинской Америке, в которых не участвуют США и другие англоязычные страны; раздражение против американских ценностей. Наконец, возможно, что мир коренным образом изменится благодаря какому-либо новому техническому открытию, которое может произойти в стране, где английский непопулярен.

К тому же сегодня в мире в три раза больше людей говорят по-китайски, чем по-английски. В основных англоязычных странах уровень рождаемости значительно ниже, чем в Индии, арабских странах и Латинской Америке, поэтому на протяжении последних 50 лет доля англоязычного населения в мире постоянно сокращалась.

В самой большой англоязычной стране - США неумолимо растет доля людей, которые не говорят по-английски. Непрерывно увеличивается число иммигрантов. Количество людей, прибывших в США из Латинской Америки, выросло за последние десять лет в полтора раза. В Калифорнии, Флориде и в юго-западных штатах испано-язычная популяция уже превзошла по численности англоязычную нацию.

Число иммигрантов из Китая в США за последние десять лет выросло вдвое. Большинство из них в быту говорят на родном языке и ничего не делают для того, чтобы выучить английский.

Несколько лет назад была предпринята попытка законодательно принять поправку к Конституции, в которой английский, провозглашался бы официальным языком США и, которая запрещала бы государственным учреждениям вести дела на каком-либо ином языке. Однако поправка так и не была принята, и чиновники в районах, где проживает много иммигрантов, которые вынуждены учить испанский и китайский.

Кроме межнациональных проблем изменений языка, существуют внутринациональные. Таковой является не теряющая своей актуальности и по сей день проблема «отцов и детей».

Первые признаки каких-либо перемен, происходящих в обществе можно увидеть на подрастающем поколении, которое как губка впитывает в себя все изменения.

Язык не исключение. Молодежь начинает быстро усваивать новые понятия, что, по их мнению, помогает как-то выделиться, «отличиться» от ничего не понимающих в жизни «предков». [Приложение 2] Отсюда происходят все эти «винды», «писюхи», «чуваки» и «герлы».

Также можно отметить стремление к упрощению языковых средств с использованием иностранных «словечек», которые более эффектно выражают мысль. Особенно это заметно в связи с современными технологиями коммуникаций. В Интернете существуют свободные формы общения через электронную почту (e-mail, разговорный эквивалент «мыло»), чаты (англ. «Chat» - болтовня) и другие, в которых люди, общаясь, коверкают слова, как правило, из-за того, что не успевают быстро писать их полностью: «Дарова, народы!», «Жизня намана!», «Кеды!» (от «покедова» и «пока»). А те, кто пользуется английским как вторым языком, видоизменяют «инглиш» до полной неузнаваемости.

Что же «предки»? А ничего, они-то разговаривают на более-менее «правильном» литературном языке и стараются не замечать «спич» («speech» - «речь», что тоже вполне употребляется в повсеместной жизни) своих чад. Большинство родителей может даже и не осознавать, что язык их молодости тоже как-то отличался от языка молодости их родителей. Также не все приходят к пониманию того, что язык будущего сформирует нынешняя «молодость нации». Именно она будет на нем говорить, и этот язык может отличаться от современного.

Конечно, это связано с национальной языковой политикой государств. В нашей стране если этим и занимаются, то это пока не заметно. Но хорошо заметно в США, да и в европейских государствах, которые тратят значительные средства на «пробивание» своего языка в других странах. Например, в Пскове миссионеры-мармоны начинают знакомить с собой всех желающих под видом бесплатных курсов английского языка.

Языковая борьба происходит на уровне национальной политики. Но в связи с развитием новых технологий коммуникации происходит переход на новый уровень существования языков: уровень культурной войны языков вне политических границ государств. До появления технологий коммуникации, распустившей свои сети через все границы, было возможно свободное распространение языка на любой ограниченной территории государства при значительном влиянии на этот процесс политики этого государства. Теперь язык не имеет возможности развиваться внутри любого государства без борьбы с другими языками. Эта борьба идет на уровне универсальной мировой культуры и уже не может ни контролироваться, ни управляться государственной политикой.

Чтобы сохранить свой язык, нужно воевать не за язык и не с языками. Политики, которые желают стимулировать развитие государственного языка, должны говорить вовсе не о языке. Они должны продвигать реальные интересы, связанные с конкретным языком, которые могли бы быть привлекательны как для соотечественников, так и для граждан других стран. Тогда будет «продвигаться» и сам язык - носитель информации.

Хотя совершенно не важно, сохранятся национальные формы общения или нет, но всемирный процесс глобализации в сфере языка движется своим ходом. Вполне закономерен итог изменения языков, который выльется в некое подобие единообразия и появления всемирного общего языка, пусть даже и производного английского.